Ох уж эти бури в Отражениях..!
14.03.2013 в 13:48
Пишет nolofinve:Особлива трава від Нолдор Белеріанду. Кросовери ч. 1
URL записи14.03.2013 в 07:18
Пишет нолдор белерианда:"Воинство нолдор Белерианда" - кроссовер, 4 из 5
Название: Кошка
Размер: драббл (493 слова)
Персонажи: Маэдрос, Маглор, Смерть и кошка
Рейтинг: G
Жанр: Кроссовер Сильмариллиона и Плоского Мира Терри Пратчетта. А точнее, явление одной антропоморфической сущности одному нолдо.
Примечание: Для тех, кто не гулял по Плоскому МируНебольшое пояснение для тех, кто не читал и не слышал о плоском дисковидном мире, плывущем в бесконечном космосе на спине гигантской черепахи и четырех слонов.
Смерть — антропоморфическая сущность. Выглядит, как скелет в чёрной мантии, с голубыми искрами в глазницах вместо глаз. Смерть очень пунктуален, но иногда ему приходит в череп мысль отдохнуть от своей вечной работы. И тогда у всего Плоского Мира начинается веселая жизнь.
Кошка сидела ровно посередине шатра. Не была бы она кошкой, можно было бы подумать, что она специально шатер измерила и выбрала геометрический центр. Откуда она взялась здесь? Пришла сама, или же её притащили неугомонные близнецы? Или это Тьелкормо приручил лесную красавицу? Как бы то ни было, серая сидела и приводила в порядок шерстку. Как он её вообще заметил? Серую на сером? А вот она, похоже, только этого и ждала. Показавшись и покрасовавшись, она немного сдвинулась, приближаясь к нему. Зачем?
- КОШКИ. КОШКИ ЭТО ХОРОШО.
Странно, что он так часто вспоминает этот голос. Темную фигуру в просторном черном плаще, устроившуюся рядом с ним на уступе шириной в полпальца. Крайне общительную. Первое время он не обращал на нее внимания, полагая мороком или прислужником Врага. А потом заметил, что появляется этот «плащ» только тогда, когда ему становится совсем плохо. И, в конце концов, однажды нольдо с ним заговорил. Не потому, что поверил или не поверил. Потому что одиночество стало невыносимым.
- Зачем ты здесь?
- ПОДХВАТИТЬ ТЕБЯ, КОГДА ТЫ НАЧНЕШЬ ПАДАТЬ.
- Я? – горько: - Цепь…
- ДЛЯ МЕНЯ ОНА НЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЯ. И ДЛЯ ТЕБЯ, КОГДА ПРИДЕТ ВРЕМЯ.
- Время чего?
- ВРЕМЯ УХОДИТЬ ОТ ЖИЗНИ.
Он невесело рассмеялся.
- А что, уже пора?
- НЕТ. НО ТЫ МОЖЕШЬ СЕЙЧАС УМЕРЕТЬ. И ДЛЯ ЭТОГО Я ЗДЕСЬ.
- Ты здесь, чтобы убить меня?
Нолдо удивился. Что это – насмешка Моргота или жест милосердия Валар? Но кто или что тогда этот «плащ»?
- НЕТ. ТОЛЬКО ЧТОБЫ ПРОВОДИТЬ ТВОЮ ДУШУ ДО ПОРОГА. Я ЖНЕЦ СВОЕГО УРОЖАЯ.
Это была их первая беседа. Потом были ещё и ещё. В одну из этих бесед «жнец» и произнес эту фразу про кошек, которую сейчас вспомнил рыжий. А сказавший ее давно исчез и больше не появлялся. Исчез в тот самый миг, когда Финдекано поднял лук. Было ли это знаком того, что смерть ему пока не грозит? Возможно. Но, с другой стороны…
Кошке, очевидно, надоело ждать внимания от вновь погрузившегося в свои размышления эльфа, поэтому она запрыгнула на его постель, прошлась вдоль тела, а потом улеглась на подушке, нахально устроив голову на правом плече и очень громко замурчав. Странно, но это вторжение в его личное пространство не вызвало привычной дрожи, а, наоборот, успокоило и почти что убаюкало. Нолдо впервые уснул с улыбкой на лице, не тревожимый никакими кошмарами. И, когда к нему зашел брат, невольно разбудив, только заметил:
- Знаешь, а может, он и прав. Кошки - это действительно хорошо.
Маглор только удивленно вскинул брови. Но удивления в его взгляде было много меньше, чем радости от того, что брат снова может улыбаться вот так – светло и спокойно.
- Кто - он?
- Майа Намо, что был там, на скале. Хотя, знаешь, сколько я ни слушал рассказы учеников Владыки Судеб, здесь уже или в Амане, никто из них не упоминал о том, что в Чертогах безмолвия гуляют кошки.
- Может быть, потому, что они слишком живые?
Рыжий усмехнулся.
- Может. Но представь, как бы смотрелся Намо с кошкой на плече?
Пара мгновений, и шатер огласился громким смехом. Воображение у всех сыновей Огненного Духа было отменное.
Название: Иди, куда хочешь
Размер: мини (2 780 слов)
Персонажи: Ашваттхаман, Маглор, Маэдрос, Ульфанг, Ульдор
Жанр: кроссовер с великой поэмой "Махабхарата"
Рейтинг: G
Примечание: для тех, кто не курил индийской травкиСюжет поэмы - сражение между двоюродными братьями Пандавами и Кауравами за власть над княжеством Хастинапур. Оба семейства интриговали друг против друга, причем по части интриг Кауравы превосходили Пандавов. Но во время битвы советник Пандавов Кришна, позднее признанный воплощенным Божеством, дал братьям четыре совета, благодаря которым они и выиграли битву на поле Курукшетра, уничтожив с помощью запрещенных и подлых приемов четверых военачальников Кауравов. Сын одного из этих военачальников, брахман-воин Ашваттхаман, пылая жаждой мести, сжег ночью лагерь победителей с помощью чародейского оружия, также нарушив при этом законы войны. Братьев Пандавов не было в лагере, но они потеряли всех сыновей, причем Ашваттхаман, желая, чтобы и потомства нарушителей законов не осталось на земле, поднял руку на беременную женщину из их семьи. За что был проклят и обречен на вечные скитания по разным мирам.
Он сам правил колесницей, его последний возничий был убит еще там, на Курукшетре. А для последней битвы Ашваттхаману не нужен был сута.
Хижина Вьясы представляла собой переплетение жердей и пальмовых листьев. Мудрец не вышел наружу. Но он ждал – Ашваттхаман это чувствовал.
- Мудрейший, - сказал он хрипло, - я пришел за советом. Я нарушил законы войны, я дважды нарушил их, напав на вражеский лагерь ночью и задействовав брахма-астру.
- Эта вспышка была ярче тысячи солнц, - проскрипел голос из хижины, - я тоже видел ее. Привлечение этой силы запрещено, разве ты не знал этого, сын Дроны?
- Знал, - сказал его собеседник, - но, видишь ли, мудрейший, наши враги сами разбили мост справедливости на тысячи осколков. Тебе известно, как погиб мой отец? Ему солгали о моей гибели, дав в этом слово чести, и он опустил оружие…
- Я знаю всё, - Вьяса выбрался из своего хлипкого жилища. Он был темнокож и доставал высокому арийцу всего лишь до подбородка. Однако Ашваттхаман давно не судил о людях по внешности.
- Враги идут за мной по пятам, - сказал он с усмешкой. - Братья Пандавы, потерявшие всех сыновей. Я пришел к тебе, чтобы попросить совета, а мне придется сражаться у тебя на глазах.
- Ты не посмеешь, - сказал мудрец, - ты не посмеешь еще раз выпустить на волю этот ужас.
- Я и так проклят, - ответил Ашваттхаман, - я убил женщину… Беременную женщину. В том лагере. Я хотел извести род Пандавов под корень.
- Ее ребенок жив, - проскрипел Вьяса, - ты проиграл.
- Кришна, - скрипнул зубами Ашваттхаман, - снова эта черная тень над миром.
- Ты должен идти, - сказал Вьяса, - я не дам вам сражаться здесь. Бывший брахман, ты станешь вечным странником – такое на тебе лежит проклятие. Беги – до края мира.
- А он есть, этот край? - спросил Ашваттхаман, опустив голову. - Сколько мне скитаться и где? И почему Пандавы, победившие нечестно, будут восхваляться в сказаниях, а обо мне будут вспоминать как об убийце женщины?
- В конце дороги ты найдешь покой, - хрипло сказал Вьяса, - это я тебе обещаю.
***
Он давно забыл, где оставил колесницу, и почему идет пешком, как нищий бродяга. Странные пейзажи сменялись один за другим, но Ашваттхаман, брахман-воин, их словно не видел. Вспышки памяти безжалостно показывали ему страшные картины прошлого, поле битвы, заваленное трупами людей, лошадей, слонов… Бхишма, полководец Кауравов, истыканный стрелами так, что его нельзя было положить на землю… Тело отца, покрытое стягом Хастинапура… Карна, символ отваги и чести, со стрелой в спине…
«Мост справедливости… На тысячи осколков…»
Правитель Хастинапура, убитый подлым, нечестным ударом… Это было последней каплей. Именно тогда Ашваттхаман поклялся отомстить так же, как это делали враги, – нечестно. Он смутно помнил себя, кричащего в черное небо запретные заклятия, вызволявшие силу огня. В небо, где он уже не видел Богов.
«В конце дороги ты найдешь покой».
Ашваттхаман не узнавал дороги. Он будто бы шел к западу, судя по солнцу, вокруг него расстилалась степь, а в конце пути должен быть океан.
Только что это за путь, на который направил его Вьяса, услышав грохот вражеских колесниц?
Ашваттхаман не помнил, что он ел, в каких речушках совершал омовение. В какую-то минуту он поднял голову и не увидел знакомых звезд.
- Эй, стой!
Странный язык, немного похожий на язык сакья… И сам воин тоже напоминал одного из тех бешеных конников, атака которых в предпоследний день битвы чуть было не принесла победу.
«Нам всегда не хватало какой-то минуты до победы… Минуты времени и лишнего десятка воинов. Бхишма говорил, что Боги против нас, но воевать его обязывала честь, как и моего отца. А мне просто нравились безумные Кауравы, гордые и вспыльчивые. Но прошлое стало сном, а теперь мне придется прозябать среди млеччхов, с тоской вспоминая страну Бхараты».
К конному млеччху присоединилось еще трое. Ашваттхаман выпрямился, опираясь на невесть откуда взявшийся посох, и окинул их взглядом. Тем самым взглядом, который мог порождать огонь.
Четверка воинов вернулась, еле сумев остановить взбесившихся коней. И с ними был пятый – пожилой человек в одежде, расшитой золотыми бляшками.
***
- Ты, наверное, колдун, - сказал старик-млеччх, - у тебя глаза, как два осколка горного хрусталя. Слушай, чародей, меня зовут Бор. И меня хочет воевать Ульфанг, прозванный Черным, чтоб ему почернеть в безымянной могиле. Если ты поможешь нам отбиться…
Посреди шатра лежала груда грубо сделанных украшений. И сидела девушка.
- У меня нет сыновей, - объяснил млеччх, - все погибли. Она у меня одна…
В родных краях Ашваттхамана подобное предложение было бы сочтено оскорблением. Но брахман, осквернивший себя убийством женщины, уже может не беспокоиться о варне.
«Неприкасаемый… Бродяга. Не всё ли равно, где остановиться. Может, это и есть тот предел, о котором говорил Вьяса. Предел погружения».
- Я помогу…
Эти млеччхи, в отличие от сакьев, не умели стрелять с коня. Они охотились с копьями, которыми очень хорошо владели. Ашваттхаман, хорошо изучивший тактику сакьев, начал обучать конницу Бора ее приемам, всегда приносившим успех.
Ульфанг потерпел сокрушительный разгром и поклялся никогда больше не причинять вреда стойбищам Бора. Старый вождь был, однако, немного разочарован, он ожидал огня с неба или еще какого-либо колдовства.
Ашваттхаман и не пытался объяснить ему того, что здесь, в этом странном мире высоких трав, синих гор на горизонте и, наверное, других Богов, его мантры почти утратили силу. То, что оставалось с ним, он щедро отдавал новым союзникам, принимая как искупление грубую простую жизнь и невозможность исполнения ведических обрядов.
Вскорости Бор умер. Его преемника тоже стали называть Бор, ибо вымолвить имя пришельца этим людям было не под силу. Степь стелилась под ноги коням, как зеленая скатерть, молчаливая женщина, которая была новому предводителю скорее служанкой, чем супругой, родила троих сыновей…
Засушливые ветры гнали кочевников на запад, и Ашваттхаман, ставший Бором, иногда размышлял, не есть ли это продолжение Пути, обещанное Вьясой.
Земли, в которые они пришли, были заняты. Там жили люди, высокие, белокурые – и жили оседло. Ульфанг, который опасался трогать кочевья Бора, решил сорвать свой злобный нрав на этих поселянах, но получил такой отпор, что не один день размышлял, уж не вернуться ли в сожженные суховеем степи.
У белокурых людей были союзники, о которых Ульфанг отозвался как о колдунах, посматривая при этом на Бора с ухмылочкой. Бор на ухмылку внимания не обратил и отправился на переговоры.
Гандхарвов он узнал сразу – в те времена, когда Бор звался еще Ашваттхаманом, ему доводилось видеть предводителя гандхарвов Читрасену. Узкие, чистые, словно светящиеся лица, сияющие глаза, мягкие волосы, чуть заостренные уши… У Читрасены были волосы цвета меди, и выступивший навстречу ему гандхарва тоже был медноволос.
Бор был приглашен в шатер для неспешной беседы, а вышел из шатра уже союзником медноволосого князя. Из долгого разговора, весьма удивившего его собеседника, который, после стычки с Ульфангом, был невысокого мнения о пришедших с востока племенах, Бор узнал о войне с самим Ниррити и понял, что именно здесь и будет предсказанный Вьясой конец его пути.
В походном лагере гандхарвов, под их мелодичное пение, Бор вспоминал свою былую жизнь. Он понимал, что сотворил зло, понимал, что, если другие нарушают установленные Богами законы, то это не причина поступать так самому, - и именно поэтому смертоносный век железа и бесчестья уже ступил в распахнутую дверь, шагая по заваленной трупами Курукшетре.
Но знал, что повторись всё – не поступил бы иначе.
***
- Эти эльдар, - сипел Ульфанг, - прокляты…
Он сидел на лавке в новом доме Бора. Народ Бора, повинуясь вождю, занял предоставленные им земли и начал жить оседло. Ульфанг никак не решался на это, хотя понимал, что жизнь кочевников в этой изрезанной реками, лесистой местности для них невозможна.
- Я это знаю точно, колдун. Мне рассказал один человечишка, который слышал об этом от слуги того, кого ты зовешь Ниррити, а эти нелюди – Морготом. Эльдар прокляты Творцами Мира за то, что они убивали себе подобных.
- Ты разве не убивал подобных себе, Ульфанг? - холодно спросил Бор. - Что-то я не вижу вокруг тебя сияния святости.
- Нам это разрешено, - оскалился Ульфанг.
- Кем и когда?
Старый кочевник задумался.
- Давно разрешено, - сказал наконец, - еще во времена, когда Солнце было молодым. Тогда к моим предкам приходил один из Творцов.
- И он сказал вам, - протянул Бор, - что человек, который служит ему, может считаться праведным, даже вступив на неправильный путь?
- Правильным считается путь, который приносит удачу, – сказал Ульфанг. - Этот человечишка говорил, что Властелин Севера даст нам во владение столько земли, что ее нельзя будет объехать конем.
Бор поднял на собеседника свои холодные прозрачные глаза, светлые, как горные кристаллы.
- Ульфанг, - сказал с улыбкой, - ты стар. Скоро земля будет нужна тебе лишь для того, чтобы выкопать в ней яму для твоих похорон. Убирайся вон – ты оскверняешь мой дом, ничтожный шакал. И помни – одно твое неосторожное движение, и гандхарвы будут знать об этом разговоре.
Больше Бор не видел Ульфанга живым, но присутствовал на его похоронах, которые справил старший сын вождя, Ульдор. Ульдор был в меру грустен и в меру доволен тем, что отцовская власть ныне переходит к нему. О проклятиях и слугах Властелина Севера он с Бором не заговаривал, и тот подумал, что сын всё же умнее отца.
Сам Бор тоже чувствовал приближение старости. Он был еще полон сил, а лук натягивал лучше молодых воинов. Но тоска по невозвратному прошлому сжигала брахмана-отщепенца всё сильней. Пока он бродил степями со своим кочевьем, он не так ощущал свое одиночество среди этих людей, незнакомых с Ведами. Гандхарвы, холодные и отстраненные, не подпускали к себе чужаков, хотя к местным светловолосым людям относились совершенно иначе. Бор, выросший в обществе, поделенном на варны, не обижался и счёл своим долгом предупредить одного из них о разговоре с Ульфангом. Шла подготовка к войне, и кто знал, какое завещание оставил сыновьям старый вождь…
Гандхарва, темноволосый и светлоглазый, кивнул головой. Отказаться от помощи Ульдора он с братьями не мог из-за малочисленности войска, но предупреждение пообещал запомнить. Этот эльда – как его называли на языке местных – нравился Бору больше остальных, в нем будто пульсировала знакомая боль неотвратимой ошибки, которую невозможно было не совершить.
- Сыновья Ульфанга присягнули моему брату Карантиру, - сказал он певуче, - я предупрежу его.
Потом задумчиво глянул на Бора.
- Ты не похож на остальных истерлингов, - сказал тихо, - такое впечатление, вождь Бор, что ты не из их народа. И твои воины выглядят более… прилично, и с людьми Амлаха вы ладите.
- Я издалека, - подтвердил Бор, - я проклят Богами и обречен скитаться по земле, потеряв отчизну и…
Он запнулся, не зная, как объяснить гандхарве боль от того, что он должен вести жизнь млеччха, извергнутого из общества.
- Я понял, - сказал гандхарва, которого звали Маглором, - ты потерял не только отчизну, но и привычное место в жизни. Потерял из-за…
- Преступления, - ответил Бор, - я нарушил законы войны…
Впервые он заговорил об этом с кем-то. Собственно, и говорить ничего не надо было – гандхарва понимал его с полуслова и словно видел жуткие картины, некогда впечатавшиеся в разум Ашваттхамана, носившего ныне чужое имя.
- Зло притягивает зло, - сказал Маглор, - и мы это знаем, может, и лучше других. Ты странный человек, Бор, и, видимо, действительно издалека. В той твоей битве те, кто считался праведными и добродетельными, победили нечестно, но не перестали считаться праведными и добродетельными. Твой мир изменился и вышвырнул тебя – последнего его защитника – из своих пределов. Может, это и к лучшему, ибо жить там ты бы не смог.
Так коротко и ясно Бору никто еще не пояснял, что с ним случилось. Жить в новом мире, где привычные понятия о порядочности и чести были вывернуты наизнанку, он действительно не смог бы. И с ясностью вспышки, той, что ярче тысячи солнц, он понял, что битва, к которой они готовятся, безнадежна, потому что гандхарвам не удастся вернуть себе безмятежный мир, о котором они тосковали, выливая душу в мелодичном пении, даже если каким-то чудом Ниррити, укрывшийся в мрачных подземельях Трехглавой Горы будет побежден.
Что ж, значит покой, обещанный Вьясой, уже близок. Бор начал готовиться к войне и объявил сбор своим лучникам. Он не думал о том, что с ними будет, хотя среди лучников были трое его сыновей, не думал о том, что будет с ним самим. В конце дороги он жаждал найти покой, и дорога его должна была закончиться на поле битвы, которое он почему-то представлял себе похожим на Курукшетру.
***
Они опоздали. Опоздали потому, что Ульдор тянул с выступлением, уверяя медноволосого гандхарву в том, что враги совершили обходной маневр и вот-вот ударят ему в спину. Промедление решило исход битвы – Бор сразу понял, что она уже догорала.
Но за его спиной заревели боевые рога - их тяжелый грозный звук, так не похожий на привычное гудение огромных раковин, пробился сквозь лязг мечей и крики сражающихся. Откуда-то с другого конца поля донесся ответ – чистый звонкий голос серебряной трубы, безнадежно одинокий и обреченный.
Бор со своим отрядом вклинился между гандхарвами и людьми Ульдора, смутно догадываясь, почему тот нарочито неумелым маневром пытается смешать ряды всадников, которыми командовал Маглор. Догадка оказалась верна – и, к счастью, первый удар не врага, но людей, ведомых братьями Ульдора, удалось отбить.
Оставив сыновей руководить схваткой, Бор всё-таки пробился к полюбившемуся ему гандхарве и увидел со вспышкой минутного злорадства, как Маглор одним ударом снес Ульдору голову. Странные сияющие глаза предводителя сверкнули гневом, когда Бор объяснил, что они фактически в окружении, и что его истерлинги еле сдерживают натиск недавних союзников.
- Фингон проиграл битву, - сказал гандхарва скорее себе, чем Бору, - Маэдрос хочет хотя бы вытащить его оттуда. Проклятые предатели – Ульдор нарочно задержал нас, а теперь вот обратил против нас оружие.
Это имя Бор слышал – гандхарвы часто упоминали о своем верховном предводителе, владетеле Хитлума, на соединение с войсками которого они, собственно, и шли. Он пожалел, что под его рукой нет хотя бы одной акшаухини воинов, и нет ратхинов, бойцов на колесницах, которых он мог бы повести на прорыв. По крайней мере, они могли бы вывезти правителя Хитлума из битвы, которая сейчас больше напоминала преддверие царства Ямы . На поле ревел зверь – жуткий рык твари доносился сюда с огромного расстояния, и Бор даже представить себе не мог его размеров и мощи. На том конце поля, откуда доносился звук трубы, светилось багряное зарево, тусклое и жутковатое. Бор вдруг понял, что не знает, ночь сейчас или день – так низко висели над головой свинцовые тучи.
«Я, наверное, умер, - подумал бывший брахман с холодной уверенностью, - да, я умер, а это ад для проклятых, преступивших закон».
- Я соберу своих конников, - сказал он Маглору, - и мы попытаемся прорваться на тот конец поля. В одной из битв, в которой я принимал участие, мы потеряли многих, но спасли полководца, который потом принес нам удачу.
- Да! – раздался совсем рядом звонкий голос медноволосого гандхарвы Маэдроса, - мы постараемся продержаться!
А затем предводитель сказал с благодарностью в голосе:
- Ты хороший человек, Бор, пришедший издалека…
- Мое имя Ашваттхаман, - сказал Бор и приложил рог к губам, сзывая воинов.
Но тут на противоположном конце поля словно выстрелил в небо столп белого пламени, и Ашваттхаман понял, что уже не нужно вести на прорыв конницу. Так же осветилось сияющим сполохом небо над Курукшетрой, когда ушел в небеса отважный Карна. Существо, такое же могучее духом, каким был сын Бога Солнца, покинуло этот мир.
- Поздно, - крикнул Маглор, - поздно!
Враг был везде – сзади напирали конники братьев Ульдора, а прямо на Ашваттхамана и оцепеневших гандхарвов бежали, размахивая странным оружием, дикого вида создания, похожие на пишачей. Губы брахмана зашевелились, язык будто сам выговаривал слова, призывающие запретную мощь огня, и вспышка всё же пришла, всплыла из глубин духа.
Но у этого мира были свои законы, и вместо безумной мощи пламени Ашваттхаману удалось создать лишь огневой заслон между отступавшими гандхарвами и новым противником. Исчерпав свои силы, он соскользнул с коня в пыль и пепел, чувствуя, как сам становится пеплом, растворяясь в дыму и золе
***
- Ты должен идти, - сказал Вьяса. - Бывший брахман, ты станешь вечным странником – такое на тебе лежит проклятие. Беги – до края мира.
- А он есть, этот край? - спросил Ашваттхаман. - Сколько мне скитаться и где?
- В конце дороги… - начал Вьяса.
- В конце дороги – лишь ад безнадежных битв, - сказал сын Дроны, - но это еще не самый худший ад для такого, как я.
- Тогда иди, куда хочешь, - сказал мудрец и скрылся в хижине.
Ашваттхаман улыбнулся и побрел по тропинке, ведущей на запад.
Название: Знамение небес
Размер: мини (2077 слов с цитатами, 1692 слова без цитат)
Жанр: кроссовер с романом Г. Сенкевича "Потоп", ангст
Персонажи: Анджей Кмициц, спойлерМаэдрос
Рейтинг: G
Примечание: для тех, кто не пил польской сливянкиXVII век. Швеция напала на Польшу. Анджей Кмициц, хорунжий оршанский, дает князю Янушу Радзивиллу клятву на распятии верно служить ему и не покидать до самой смерти. Но Кмициц еще не знает, что князь Радзивилл перешел на сторону шведов и готовится сражаться против польского короля Яна Казимира. Услышав об этом, Кмициц впадает в смятение и готов взбунтоваться, но Радзивилл убеждает его, что это предательство послужит на пользу всей Польше, которая иначе будет разорена и погибнет. Кмициц верит ему и некоторое время служит князю. Но вскоре он узнает от его двоюродного брата, князя Богуслава Радзивилла, что оба Радзивилла думают не о благе родины, а только о том, чтобы в грядущей войне отделить от Польши Литву и стать ее независимыми владыками. В душе молодого рыцаря назревает страшный конфликт…
Курсивом выделены цитаты из романа «Потоп».
- Что с тобой, пан Кмициц? - спросил князь Богуслав. - Ты как с креста снятый.
- С ног валюсь от усталости, и голова кружится. До свидания, вельможный князь, перед отъездом я зайду еще проститься.
- Тогда поторопись, я после полудня тоже уезжаю.
- Я приду не позднее чем через час.
С этими словами Кмициц поклонился и вышел.
В соседнем покое слуги встали, увидев его; но он прошел мимо, как пьяный, ничего не видя. На пороге покоя он со стоном схватился руками за голову:
- Иисусе Назарейский, царь Иудейский! Мать пресвятая Богородица!
Шатаясь, миновал он двор, прошел мимо шестерых алебардников, стоявших на страже. За воротами ждали его люди с вахмистром Сорокой во главе.
- За мной! - приказал Кмициц.
И поехал через город к корчме.
Сорока, старый солдат Кмицица, хорошо его знавший, тотчас заметил, что с молодым полковником творится что-то неладное.
- Берегись! - тихо сказал он солдатам. - Не приведи Бог попасть ему под горячую руку.
Солдаты молча ускорили шаг, а Кмициц не шел, а бежал вперед, размахивая руками и что-то бормоча на бегу.
До слуха Сороки долетали только обрывки слов: "Отравители, злоумышленники, предатели... Преступник и изменник! Оба хороши!.."
Затем Кмициц стал вспоминать старых друзей. Он называл имена Кокосинского, Кульвеца, Раницкого, Рекуца и других. Несколько раз вспоминал Володыёвского. С изумлением слушал его Сорока, и тревога охватывала старого солдата.
"Прольется тут чья-то кровь, - думал он про себя, - как пить дать прольется!"
Тем временем они пришли на постоялый двор. Кмициц тотчас заперся в избе и добрый час не подавал признаков жизни.
***
- Погиб, навеки погиб, я проклят, проклят! Боже, что делать мне, Боже! – бормотал Кмициц, сидя на лавке за грязным столом и обхватив голову. – Там я клятву давал на распятии, пальцы на крест возлагал! Гореть мне в аду, если не выполню клятву, гореть вечно, принять ужасные муки! Да даже и это не так страшно, но ведь честь потеряю навеки, если нарушу слово. Что люди скажут? Скажут: «Предатель Кмициц, изменник! На распятии в верности клялся и клятву нарушил!» Но и если останусь я верен Радзивиллу – изменю милой отчизне, изменю королю Яну Казмиру! И здесь – измена, и там – предательство! Что делать мне, Господи Иисусе? Твоим именем клялся, подскажи, научи, Господи!
Так говорил молодой рыцарь, дрожа, как в лихорадке, и вперив полубезумный взор в грязную стену избы. Представлялись ему то ярые языки адского пламени, что предназначены предателям и изменникам, то разъяренные шляхтичи, поносящие его имя, покрытое вечным позором, то презрительное лицо пана Володыёвского, который побрезгует даже вызвать его на честный поединок и заколет, как собаку, если только встретит… Но хуже всего было милое, любимое лицо Оленьки, которая смотрела на него с таким отвращением и гадливостью, будто перед ней был не молодой красавец-шляхтич, а прокаженный нищий. И нет, нет, даже на прокаженного не смотрела бы она с таким ужасом, ибо милосердие ее было подобно евангельскому, прокаженного она бы обняла, как брата, и омыла его ноги, как подобает доброй христианке, но предатель короля и отчизны не нашел бы у нее ни доброго взгляда, ни доброго слова.
Но лицо Оленьки потускнело вдруг перед мысленным взором Кмицица и сменило его другое видение, такое яркое и живое, что пана Анджея охватило сомнение – не наяву ли видит он незнакомца? Он оглянулся на дверь, но та была крепко заперта изнутри, а шагов и скрипа старых петель Кмициц не слышал. Да и настолько странной была эта возникшая у стены фигура, что во всей Речи Посполитой не сыскалось бы никого подобного.
Незнакомец был высок, выше любого шляхтича или мужика, которого видел в своей жизни пан Анджей, тонок в поясе, как девица, но на перевязи у него висел тяжелый и длинный меч, который ни одна женщина даже с пола бы не подняла. Одежда же его и доспехи были такого вида, что Кмициц не мог понять, к какому народу принадлежит воитель. Не житель Великой Польши, не литвин, не швед, не француз, не шотландец… Потом Кмициц вспомнил, что такой доспех из многих колец он видел однажды среди старого железа, лежавшего кучей в сарае, и, судя по ржавчине, немало лет он там провалялся… Голова чужака ничем не была покрыта, и прическа у него тоже была странная – длинные прямые рыжие волосы связаны позади так, чтобы не мешать и не лезть в глаза. Незнакомец глядел сначала в сторону, а потом глянул прямо в лицо молодому рыцарю, и у того сразу сердце захолонуло – то ли от страха, то ли от радости – такой чистый и ясный свет излучали глаза странного воителя. На миг пан Анджей так смутился, что сам опустил взгляд, чего с ним никогда не случалось, даже когда разговаривал он с могущественным Радзивиллом.
«Али бес меня смущает?» - подумал Кмициц и несколько раз перекрестился, вновь с вызовом взглянув на чужака. Но тот не исчез под крестным знамением.
Это ни в чем не убедило пана Анджея, он слышал, что бывают такие бесы, против которых простой крест не действует – нужен ксёндз и святая вода. Ни того, ни другого у Кмицица не было, и он схватился за верную саблю.
- Кто ты и что нужно тебе здесь, пан? – решительно спросил Кмициц. – Если живой ты человек, то как попал сюда через запертую дверь? Если бес ты и послан, чтобы утащить меня в пекло за предательство – знай, что своей волей я не пойду! Есть у меня сабля, и рука моя покуда тверда!
Воитель лишь покачал головой и заговорил сам - таким ясным и звонким голосом, красивее которого Кмицицу слышать не доводилось, разве что когда Оленька шептала ему «люблю» в былые счастливые времена.
- Я не бес, и верую в того же Творца, что и ты, человек. Но я уже давно ушел из мира живых и ни одна дверь и стена для меня не преграда.
- Так ты призрак! – воскликнул Кмициц. – Много слышал я рассказов о привидениях, но никогда ни одного не видел, хотя помню, мальчишкой мечтал об этом и даже провел несколько ночей в развалинах старого дома, где, как говорили, появляются призраки… Но никого не видал я там. Теперь же вижу тебя и думаю, что, и правда, ты должен быть призраком из далекого прошлого – ведь такими мечами не сражаются уже лет триста.
Призрачный воин улыбнулся.
- Намного больше веков отделяют мое время от твоего. И не принадлежу я к сыновьям человеческим.
Успокоившийся было Кмициц вновь стиснул рукоять сабли.
- Ты всё же бес? Дьявол послал тебя?
Воин покачал головой.
- Я не демон. Не из тех, кого ты привык так называть, не из тех, что жили на земле в мое время. Мой народ тогда называли эльдар, Звездным Народом.
Кмициц нахмурился. Не был он ученым книжником-монахом: те, может, и знали бы, что это были за «эльдар» и кому служили они в свои стародавние времена – Господу-Богу или дьяволу. Но шляхтича больше учили фехтованию, чем латыни, и больше конской езде, чем истории.
- Что тебе нужно? – угрюмо спросил он, не отпуская рукоять сабли.
- Ты просил о помощи, человек.
- Ты всё же послан Господом нашим, Иисусом Христом, чтобы вразумить меня? – недоверие молодого рыцаря еще не совсем рассеялось, но по некоторым признакам он счел, что незнакомец вряд ли принадлежит к бесам. Те, говорят, страховидны и воняют серой, да и глаза у них горят красным, как уголья…
- Я не слышу голоса Творца, как иногда слышите вы, люди, - покачал головой призрак. – Но я знаю, что тебя мучает, и знаю, что тебе ответить. Быть может, всё дело в том, что моя история во многом похожа на твою, оттого я и оказался здесь, и ты можешь видеть и слышать меня.
- Некогда, - продолжал призрачный воин, - Враг Мира убил нашего деда и украл у нашего отца три самоцвета, равных которым не было во всем мире. Отец и все мы, семеро сыновей, поклялись страшной клятвой, в которой называли имя Творца, что отомстим любому, кто посягнет на наше сокровище – будь то наш враг, друг или родич. Ужасна была та клятва, и нельзя было нарушить ее, и, как мы поняли потом, нельзя выполнить.
- О да! – воскликнул Кмициц, прерывая призрака. – Проклинаю я тот день и час, когда поклялся так же Радзивиллу!
Призрак кивнул:
- Не раз и я проклинал эту Клятву, то ужасное мгновение, когда мы дали ее. Ибо, хотя думали мы, что нанесем этим урон Врагу, вредили, скорее, себе и, что горше всего, – нашим друзьям и родичам, а Врагу доставляли тем радость. Вскоре обагрили мы руки кровью сородичей и были прокляты навеки. После того погиб наш отец, но даже перед смертью он не понял всего ужаса нашей Клятвы и велел нам снова поклясться и выполнить обещание.
Призрак умолк и опустил на мгновение взгляд, вспоминая горькие мгновения.
- Я был старшим из братьев, - продолжил он, - и вся тяжесть Клятвы легла на меня. Долго я противился злу, долго бился лишь с Врагом и слугами его, стремясь вырвать наше сокровище и сдержать слово. Но всё было напрасно, слишком силен был Враг, слишком ужасно – проклятие, что лежало на нас. Случилось так, что один из самоцветов попал в руки наших союзников и сородичей… И я… я не смог нарушить Клятву. Я приказал пойти на них войной и сам скакал во главе нашего войска и вновь обагрил руки братской кровью…
Такая горечь звучала в голосе призрака, что пан Анджей, как ни был придавлен собственными бедами, ощутил горячее сочувствие к гордому воителю.
- Я тоже убивал своих… - прошептал он, вспомнив порубленные им и его солдатами мятежные хоругви.
Призрак кивнул:
- Я говорил, что истории наши схожи, человек. Слушай же, что было дальше! Зря ополчились мы на сородичей, зря запятнали себя злодейством. Сокровище ушло из наших рук, унесенное дочерью правителей той земли, дочерью, чьих родителей и братьев мы убили…
Он снова умолк, а когда начал говорить, голос его звучал глухо и горестно:
- Но и на этом не остановились мы, не отреклись от ужасной Клятвы. Через годы вновь узнали мы, где обретается самоцвет, и в третий раз совершили братоубийство… И вот что случилось тогда, человек: из всех битв с Врагом вышли я и мои братья живыми, но когда сражались с родичами, то пали пятеро моих младших братьев… И вновь не достался нам самоцвет.
- Господь наш Иисус мстит за невинную кровь, - тихо сказал Кмициц.
- Да, и я понимал это, - кивнул призрак. – Понимал, но не остановился. Слишком долго рассказывать эту повесть, но ты должен знать лишь немногое и, прежде всего, то, что два других самоцвета отобрали у Врага не мы. Вновь оказались они у наших сородичей и союзников, и вновь мы, двое оставшихся в живых братьев, не решились нарушить Клятву. Вновь напали мы на них и на сей раз взяли в руки свои самоцветы… И что же?
- Что же? – эхом повторил молодой рыцарь, увлеченный диковинной повестью.
- Самое наше сокровище не признало в нас хозяев, - горько произнес призрак.- Самоцветы жгли нам руки, как раскаленные уголья, жгли так, что не смогли мы выдержать этой муки… И тогда совершил я последнее злодеяние, но пострадал от него лишь сам. Бросился в огненную пропасть и так умер.
- Тяжкий грех – посягать на жизнь свою, - сказал Кмициц. – Так учат святые отцы.
- Тяжкий, - кивнул призрак. – Видишь, к чему привела нас слепая верность Клятве? А знаешь, человек, что говорил мне брат мой перед тем, последним разом, когда напали мы на родичей? Сказал он мне тогда: «Если некому освободить нас, то воистину Вечная Тьма будет нам уделом, сдержим мы клятву или нарушим ее, но меньшее зло совершим мы, если нарушим». Я не послушал его, и как жалел я после об этом! Ты хотел совета, человек? Вот он, совет. Ты понял меня, человек? Вот… совет…
Призрак начал блекнуть, постепенно исчезая, а последние слова его эхом гуляли по комнате. Наконец призрак исчез, и его голос утих. Вновь мелькнуло лицо Оленьки – но теперь оно было радостным, а на губах ее играла счастливая улыбка.
Кмициц вскочил, дико озираясь. Наяву ли он видел странного призрака-воителя из чужого народа, или то был всего лишь сон? Теперь он не видел ничего, кроме потемневших стен и закопченного потолка избы. Грязное маленькое оконце пропускало лишь слабый свет.
Неважно. Он просил совета и получил его. Теперь он знает, что делать.
***
И Кмициц отрекся от Клятвы Радзивиллу, а князя Богуслава похитил, желая отдать его на суд польского короля. Когда же Богуслав попрекнул его тем, что нарушил пан Анджей Клятву, то вспомнил шляхтич о своем неожиданном госте и утвердился в своем решении.
- Да! - запальчиво воскликнул Кмициц. - Коли убил я душу, коли осужден я на вечные муки, то через вас! Но, предав себя милосердию Божию, предпочитаю я душу загубить, вечно гореть в геенне, нежели и дальше грешить обдуманно, по доброй воле, нежели и дальше служить вам, зная, что служу греху и измене. Боже, смилуйся надо мною! Лучше гореть в геенне! Стократ лучше гореть в геенне! Всё едино горел бы, когда бы с вами остался. Мне терять нечего. Но зато на Страшном суде я скажу: "Не ведал я, в чем клялся, а когда постигнул, что поклялся изменить отчизне, погубить народ польский, тогда я нарушил клятву! Теперь суди меня, Господи!"
Название: Проклятое ожерелье
Размер: мини (2222 слова)
Персонажи: Ингвэ, Финвэ, Ольвэ, Мириэль, Индис, Феанор, Нерданель, спойлерМаэдрос, Лютиэн
Рейтинг: R
Жанр: Кроссовер Сильмариллиона с польской легендой о Радзивиллах (польск. Radziwiłłowie) и об их проклятом ожерелье.
Примечание: для тех, кто не слыхал о проклятом золоте Радзивиллов
По легенде, князь Миколай Радзивилл, по прозвищу Черный, за свои боевые заслуги получил в подарок от Фердинанда Первого, императора Священной Римской Империи, титул князя Империи и ожерелье из золота и трех больших рубинов. По дороге домой его эскорт был ограблен, и тогда Радзивилл проклял ожерелье, сказав: «Пусть оно несет горе и смерть любому, кто не крови Радзивиллов!» Через некоторое время ожерелье таинственным образом вернулось к Миколаю. Поговаривали, что кто-то из сыновей того разбойника, который похитил украшение, принес его обратно, чтобы остановить смерти и горе в своей семье. История эта произошла в XVI веке. Легенда гласит, что ожерелье может принадлежать только тому, кто является кровным Радзивиллом. Всем другим оно несет смерть.
Продолжение у этой легенды более чем печальное. На протяжении двух веков украшение хранилось в семье, переходя от отца к сыну. Но старший сын Великого князя, Анджей, влюбился в простолюдинку и, решив на ней жениться, подарил ей ожерелье. Анджей был до безумия любим матерью, Великой княгиней, и она уже подготовила ему другую невесту, богатую девушку из другого княжеского рода. Отец Анджея был мягким человеком и не стал бы мешать сыну взять жену по любви, если бы не мать. Она велела найти возлюбленную Анджея, выпороть ее, отнять ожерелье и срочно выдать замуж за одного из крепостных крестьян.
Девушку нашли, посадили в телегу и повезли в деревню, чтобы тут же и отдать ее замуж, но она перетерла веревки на руках, соскочила с повозки и бросилась в пруд, предпочтя смерть насильному замужеству.
В то время Анджей случайно узнал, как собрались поступить с его невестой, и помчался ей на помощь. Подоспел он тогда, когда ее тело вытащили из пруда.
У этого предания есть два варианта концовки: говорят, что княжич, вернувшись в замок, поднялся на башню и на глазах у своей матери бросился вниз вместе с ожерельем, тем самым отомстив ей. По другой версии, вернувшись, он взял факел и масло, поджег свои покои и сам же там и сгорел, таким образов сведя счеты с жизнью. Дальнейшая судьба ожерелья сложилась странно: оно было затеряно тогда, когда в замок Радзивиллов пришли большевики и разграбили его. С тех пор след его простыл, и никто не знает где оно.
Сказывают в наших краях странную историю, и, оглядываясь назад, не знаешь, где там правда, а где ложь. Всё это пришло с нашими предками, эдайн Элроса, из Белерианда, а конкретно из княжества Химрингского, где и происходили эти события.
Когда-то давно, в Заморье, жили три народа эльдар: ваниар, нолдор и телери. Ингвэ Ингверон был не только Великим князем над своим народом, но и королем всех эльфов, и престольный град его стоял на благой горе Таникветиль, откуда, поговаривают, была видна вся Арда, от края до края. Также поговаривают, что Ингвэ не сам сделался королем над всеми, но был избран, так как еще в бытность его только лишь Великим князем, до прихода в Светлые Земли, он много и отважно воевал с врагами, народом орков и господином их Мелькором, что был прозван Морготом. В королевской библиотеке есть свитки, рассказывающие о том, что Моргот этот был другой веры и хотел принести ее в наши земли, от Рованиона до Тириона Заморского, чтобы все подчинялись ему и верили в него, словно в Эру, а женщины носили бы одеяния, закрывающие их с головы до пят, и чтобы у каждого мужчины было по три жены. Светлый князь Ингвэ не мог такого допустить, и потому он и воеводы его - светлые князья Финвэ и Эльвэ, и еще княжич Ольвэ – собрали войско и пошли войной на Мелькора. Долго длилась та война, и многие были взяты в плен или убиты, да только всему приходит конец, и войне тоже. Победителем вышел Ингвэ, и тогда собрался совет, на котором все князья выбрали его верховным над всеми. А чтобы начать новую жизнь вдали от земель страданий, они построили корабли и уплыли в Заморье, оставив, впрочем, за собою право владеть и своими исконными землями в Эндорэ. Остался только князь Эльвэ, господин над Сумеречными Эльфами. Он пропал, и сколько его ни искали, не могли найти. Кто-то говорил, что видел лесную ведьму, которая бродила, как призрак, по лесам да своим голосом зачаровывала, и что это она увела за собой Эльвэ. Как бы то ни было на самом деле, когда срок пришел отплывать, Сумеречные Эльфы, скорбя, выбрали себе нового князя – Ольвэ, младшего брата Эльвэ.
В Заморье начали они жизнь без войны и без страха, основав Княжество Заморское. Ингвэ жил на Таникветиль; Финвэ, князь над Нолдор, жил в Тирионе, Белом Граде, а Ольвэ жил у моря, так как сердце его всегда было обращено к старой земле, где он воевал и где был потерян его брат.
Король Ингвэ даровал каждому из князей-воевод новый титул и новые земли. Финвэ стал Великим князем Нолдор и в дар получил земли в Эндорэ, от реки Сирион до Голубых гор – насколько мог видеть глаз, всё ему принадлежало. А Ольвэ стал Великим князем над Телери, и даровано ему было всё побережье Эндорэ, от Сириона и до моря. Оба Великих князя получили также и символы их титулов: Финвэ – серебряное ожерелье с алмазами, а Ольвэ – золотое с жемчужинами.
Оба князя впоследствии женились. Финвэ – на сестре Ольвэ, княжне Мириэль, о которой говорили, что она кроткого нрава да умелая хозяйка, лицом - как белая лебедь, а волосами - как серебро. А Ольвэ взял в жены деву из своего народа.
Великий князь Финвэ был счастлив в браке и часто с женой гостил у короля Ингвэ. Говорят, что из-за этих-то визитов и случилось потом то, что случилось. Великая княжна Индис, славящаяся своей красотой и золотыми волосами, влюбилась в Финвэ, да вот только он ее не любил, глаз от своей кроткой жены не отводил. Очень сильно страдала Индис, и даже король, ее брат, не мог ей помочь, ведь сердцу не прикажешь.
Но случилось так, что Мириэль умерла. Никогда не было ни смерти, ни болезней среди эльдар, а тут вдруг взяла и скончалась Великая княгиня, почти сразу после родов. Родила она Финвэ ребенка, здорового мальчика, которого назвали Куруфинвэ, а мать попросила окрестить Феанаро.
Поползли слухи, что де, умерла Мириэль от яда и была отравлена Великой княжной Индис, а кто говорил, что внезапно случился у нее приступ горячки, потому что Финвэ бросил ее без ухода, едва получил наследника. Так или иначе, Финвэ очень скоро женился второй раз, на Индис, и теперь она стала Великой княгиней Нолдор.
Княжич Феанаро сильно не любил мачеху с самого детства, особенно, когда она стала рожать Финвэ сыновей. Он потребовал у отца, чтобы тот ясно указал, что сын Мириэль и его дети наследуют сразу после него самого. Титульное ожерелье он тоже забрал и перековал его сам, вставив в него вместо алмазов три больших светящихся камня, что звались Сильмариллами. Мастерством своим заключил он в них истинный Свет и носил ожерелье, не снимая, тем самым показывая, кто есть наследник, и наложил на него страшное заклятие – только тот, кто принадлежит к роду Феанаро, мог носить его. Едва он достиг совершеннолетия, как сразу же женился на княжне Нерданель, отличавшуюся рыжими волосами - а больше, говорят, она ничем не отличалась и была не такой красивой, как другие эльдар.
С женой он покинул Тирион и отправился за Море, обратно в Эндорэ, где и поселился в некогда отстроенной нольдор крепости Химринг.
Семерых сыновей Нерданель родила своему мужу, и больше всех среди них любила старшего, что цветом волос пошел в нее, а лицом - в отца. Звали его Майтимо Высокий, так как он был выше всех среди своей родни. Был он отважным воином и превыше всего ставил честь своего рода. Великая княгиня его обожала, явно выделяя среди других его братьев, и Феанаро тоже любил своего первенца более других, поэтому, едва тот вырос, отдал ему ожерелье с Сильмариллами.
Когда пришло время, Нерданель задумала женить Майтимо, поскольку он был продолжателем дел своего отца и должен был приумножить и славу, и богатство рода Финвионов. Женитьбу наследника Феанаро доверил жене, поскольку не любил браков, заключенных по расчету, и сам, в отличие от единокровных братьев, выбрал себе супругу.
В невесты Майтимо просватали Лютиэн, дочь Эльвэ, который, как оказалось, всё это время был жив и правил своим народом в княжестве Дориат вместе с женой, той самой колдуньей Мелиан. Нерданель очень радовалась своему выбору, и Великий князь его одобрил, и невеста была согласна. Вот только Майтимо еще не ведал о том, что его женить хотят. Он, по примеру своего отца, сам выбрал себе жену, девушку из простых, да еще и смертную.
Говорят у нас, что очень они любили друг друга и даже уже были обвенчаны, но Майтимо никак не решался сказать отцу и матери о том, что уже нашел невесту, и, покуда не знал, что его хотят женить на другой, был спокоен.
Своей возлюбленной Майтимо преподнес особый свадебный дар – то самое ожерелье с Сильмариллами, как знак, что он любит ее больше всех и лишь ей верен. Девушка носила его, не снимая, но прятала свет Камней от чужих глаз под черным платком, прикрывавшим шею и грудь.
Но света, как и любви, долго не утаишь. Когда Майтимо возвратился в Химринг после своей поездки в южные земли, счастливый, что провел столько дней с возлюбленной, мать и отец объявили ему о грядущей женитьбе на княжне Лютиэн. Тогда-то княжич и сказал им, что он уже связан словом и, как говорят, даже намекнул, что унат де нерушим, а иметь двух жен сразу - это мелькоровщина и преступление против законов Илуватаровых.
Что тогда началось! Великая княгиня и плакала, и рвала на себе волосы, и падала на колени перед сыном, лишь бы только он отрекся от безродной девки во имя всех благ на свете. Но княжич стоял на своем и добавил к тому же, что ожерелье Финвионов - у его невесты, и теперь она княжна. Отец же только хмурился да плечами пожимал, но ничего не говорил – сам знал, что такое, когда хотят женить против воли, и, хотя и не дал благословения, решил не мешать сыну быть с той, кого выбрало его сердце. Но Великая княгиня была другого мнения. Она, будучи не из самого знатного рода, всегда ратовала за знатность и величие, а своему любимому сыну хотела лишь самого лучшего. Ожесточившись, сказала она, что, если сын не откажется от порочащих его уз, то девку найдут, высекут и выдадут замуж за первого же попавшегося крестьянина, а наследника женят на княжне Лютиэн, как и задумывалось.
Майтимо был очень зол и в тот час же покинул крепость, так и не отказавшись от своей любви. А Нерданель тут же послала своих верных воинов исполнить свой замысел. Возлюбленную Майтимо нашли, отобрали у нее ожерелье и высекли на деревенской площади, а потом повезли к одному крестьянину, который согласился взять девушку в жены, поскольку она была так хороша, что его не волновало, бывала ли она уже на ложе у другого. Однако девушка смогла высвободить руки от веревок и соскочила с повозки, пытаясь убежать от воинов княгини. Те смогли ее догнать только у глубокого пруда, и тогда девушка, от отчаяния не найдя другого выхода, бросилась в воду и утонула.
Как раз в то самое время подоспел княжич, что спешил на помощь своей возлюбленной, но всё, что он увидел - это ее тело, которое вытащили из пруда. Увидел он и следы плети на ее теле, и кровавые следы на одежде. Тогда он словно лишился рассудка, отнял ожерелье у стражников и помчался обратно в Химринг.
А там как раз принимали княжну Лютиэн. Она только что прибыла и была еще во дворе крепости вместе с Нерданель и Феанаро, когда с высокой башни вдруг раздался голос Майтимо. Едва все обернулись, он спрыгнул с крыши и разбился на смерть о каменные плиты. В руках у него было ожерелье с Сильмариллами, но теперь Камни были забрызганы кровью. Так своей смертью он отомстил матери, которая больше всех на свете любила его.
Рассказывали, что Великая княгиня сошла с ума, и ее увезли в дальнюю крепость подальше от Химринга. Великий Князь Феанаро очень горевал, но понимал, что всему виной его жена, да и он сам отчасти, потому что позволил ей пойти против свободной воли сына. Он велел похоронить княжича и его невесту в одной могиле, под семью буками, где когда-то они встретились первый раз. Ныне могила эта затеряна, и никто не знает, где она, так как деревня та была уничтожена в войнах, а потом поросла новым лесом. Однако путешественники, что ходят еще старым трактом, говорят, что в лунные ночи в лесу можно увидеть двоих – высокого эльфа с рыжими волосами да девушку с длинными косами. Они бродят рука об руку, и, сколько их ни окликай, они не обернутся и не услышат. Говорят, это и есть Майтимо и его возлюбленная, и, поскольку оба наложили на себя руки, они отказались покинуть мир живых и теперь бродят так вдвоем, заключенные в своей же мечте. Может, в этом и есть счастье, это лишь Эру известно.
Что касается ожерелья с Сильмариллами, никто не знает, что с ним сталось. Ходили легенды, что оно ушло под землю вместе с влюбленными, а кто-то говорил, что князь сохранил его, да только после гибели его последнего сына род его прервался, Химринг разграбили вастаки, что придерживались иного уклада жизни и отрицали Эру и всяческую веру, и то ожерелье толи было уничтожено, толи хранится сейчас где-то в Хараде, в тайне. И никто никогда не будет носить его, так как оно проклято дважды - самим Феанаро, что ненавидел свою родню, и смертью княжича Майтимо и его возлюбленной.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЧАСТЬ ВТОРАЯlonely-mountain.diary.ru/p186243792.htm
Открыть все тэги MORE в этом посте
URL записиНазвание: Кошка
Размер: драббл (493 слова)
Персонажи: Маэдрос, Маглор, Смерть и кошка
Рейтинг: G
Жанр: Кроссовер Сильмариллиона и Плоского Мира Терри Пратчетта. А точнее, явление одной антропоморфической сущности одному нолдо.
Примечание: Для тех, кто не гулял по Плоскому МируНебольшое пояснение для тех, кто не читал и не слышал о плоском дисковидном мире, плывущем в бесконечном космосе на спине гигантской черепахи и четырех слонов.
Смерть — антропоморфическая сущность. Выглядит, как скелет в чёрной мантии, с голубыми искрами в глазницах вместо глаз. Смерть очень пунктуален, но иногда ему приходит в череп мысль отдохнуть от своей вечной работы. И тогда у всего Плоского Мира начинается веселая жизнь.
Кошка сидела ровно посередине шатра. Не была бы она кошкой, можно было бы подумать, что она специально шатер измерила и выбрала геометрический центр. Откуда она взялась здесь? Пришла сама, или же её притащили неугомонные близнецы? Или это Тьелкормо приручил лесную красавицу? Как бы то ни было, серая сидела и приводила в порядок шерстку. Как он её вообще заметил? Серую на сером? А вот она, похоже, только этого и ждала. Показавшись и покрасовавшись, она немного сдвинулась, приближаясь к нему. Зачем?
- КОШКИ. КОШКИ ЭТО ХОРОШО.
Странно, что он так часто вспоминает этот голос. Темную фигуру в просторном черном плаще, устроившуюся рядом с ним на уступе шириной в полпальца. Крайне общительную. Первое время он не обращал на нее внимания, полагая мороком или прислужником Врага. А потом заметил, что появляется этот «плащ» только тогда, когда ему становится совсем плохо. И, в конце концов, однажды нольдо с ним заговорил. Не потому, что поверил или не поверил. Потому что одиночество стало невыносимым.
- Зачем ты здесь?
- ПОДХВАТИТЬ ТЕБЯ, КОГДА ТЫ НАЧНЕШЬ ПАДАТЬ.
- Я? – горько: - Цепь…
- ДЛЯ МЕНЯ ОНА НЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЯ. И ДЛЯ ТЕБЯ, КОГДА ПРИДЕТ ВРЕМЯ.
- Время чего?
- ВРЕМЯ УХОДИТЬ ОТ ЖИЗНИ.
Он невесело рассмеялся.
- А что, уже пора?
- НЕТ. НО ТЫ МОЖЕШЬ СЕЙЧАС УМЕРЕТЬ. И ДЛЯ ЭТОГО Я ЗДЕСЬ.
- Ты здесь, чтобы убить меня?
Нолдо удивился. Что это – насмешка Моргота или жест милосердия Валар? Но кто или что тогда этот «плащ»?
- НЕТ. ТОЛЬКО ЧТОБЫ ПРОВОДИТЬ ТВОЮ ДУШУ ДО ПОРОГА. Я ЖНЕЦ СВОЕГО УРОЖАЯ.
Это была их первая беседа. Потом были ещё и ещё. В одну из этих бесед «жнец» и произнес эту фразу про кошек, которую сейчас вспомнил рыжий. А сказавший ее давно исчез и больше не появлялся. Исчез в тот самый миг, когда Финдекано поднял лук. Было ли это знаком того, что смерть ему пока не грозит? Возможно. Но, с другой стороны…
Кошке, очевидно, надоело ждать внимания от вновь погрузившегося в свои размышления эльфа, поэтому она запрыгнула на его постель, прошлась вдоль тела, а потом улеглась на подушке, нахально устроив голову на правом плече и очень громко замурчав. Странно, но это вторжение в его личное пространство не вызвало привычной дрожи, а, наоборот, успокоило и почти что убаюкало. Нолдо впервые уснул с улыбкой на лице, не тревожимый никакими кошмарами. И, когда к нему зашел брат, невольно разбудив, только заметил:
- Знаешь, а может, он и прав. Кошки - это действительно хорошо.
Маглор только удивленно вскинул брови. Но удивления в его взгляде было много меньше, чем радости от того, что брат снова может улыбаться вот так – светло и спокойно.
- Кто - он?
- Майа Намо, что был там, на скале. Хотя, знаешь, сколько я ни слушал рассказы учеников Владыки Судеб, здесь уже или в Амане, никто из них не упоминал о том, что в Чертогах безмолвия гуляют кошки.
- Может быть, потому, что они слишком живые?
Рыжий усмехнулся.
- Может. Но представь, как бы смотрелся Намо с кошкой на плече?
Пара мгновений, и шатер огласился громким смехом. Воображение у всех сыновей Огненного Духа было отменное.
Название: Иди, куда хочешь
Размер: мини (2 780 слов)
Персонажи: Ашваттхаман, Маглор, Маэдрос, Ульфанг, Ульдор
Жанр: кроссовер с великой поэмой "Махабхарата"
Рейтинг: G
Примечание: для тех, кто не курил индийской травкиСюжет поэмы - сражение между двоюродными братьями Пандавами и Кауравами за власть над княжеством Хастинапур. Оба семейства интриговали друг против друга, причем по части интриг Кауравы превосходили Пандавов. Но во время битвы советник Пандавов Кришна, позднее признанный воплощенным Божеством, дал братьям четыре совета, благодаря которым они и выиграли битву на поле Курукшетра, уничтожив с помощью запрещенных и подлых приемов четверых военачальников Кауравов. Сын одного из этих военачальников, брахман-воин Ашваттхаман, пылая жаждой мести, сжег ночью лагерь победителей с помощью чародейского оружия, также нарушив при этом законы войны. Братьев Пандавов не было в лагере, но они потеряли всех сыновей, причем Ашваттхаман, желая, чтобы и потомства нарушителей законов не осталось на земле, поднял руку на беременную женщину из их семьи. За что был проклят и обречен на вечные скитания по разным мирам.
Он сам правил колесницей, его последний возничий был убит еще там, на Курукшетре. А для последней битвы Ашваттхаману не нужен был сута.
Хижина Вьясы представляла собой переплетение жердей и пальмовых листьев. Мудрец не вышел наружу. Но он ждал – Ашваттхаман это чувствовал.
- Мудрейший, - сказал он хрипло, - я пришел за советом. Я нарушил законы войны, я дважды нарушил их, напав на вражеский лагерь ночью и задействовав брахма-астру.
- Эта вспышка была ярче тысячи солнц, - проскрипел голос из хижины, - я тоже видел ее. Привлечение этой силы запрещено, разве ты не знал этого, сын Дроны?
- Знал, - сказал его собеседник, - но, видишь ли, мудрейший, наши враги сами разбили мост справедливости на тысячи осколков. Тебе известно, как погиб мой отец? Ему солгали о моей гибели, дав в этом слово чести, и он опустил оружие…
- Я знаю всё, - Вьяса выбрался из своего хлипкого жилища. Он был темнокож и доставал высокому арийцу всего лишь до подбородка. Однако Ашваттхаман давно не судил о людях по внешности.
- Враги идут за мной по пятам, - сказал он с усмешкой. - Братья Пандавы, потерявшие всех сыновей. Я пришел к тебе, чтобы попросить совета, а мне придется сражаться у тебя на глазах.
- Ты не посмеешь, - сказал мудрец, - ты не посмеешь еще раз выпустить на волю этот ужас.
- Я и так проклят, - ответил Ашваттхаман, - я убил женщину… Беременную женщину. В том лагере. Я хотел извести род Пандавов под корень.
- Ее ребенок жив, - проскрипел Вьяса, - ты проиграл.
- Кришна, - скрипнул зубами Ашваттхаман, - снова эта черная тень над миром.
- Ты должен идти, - сказал Вьяса, - я не дам вам сражаться здесь. Бывший брахман, ты станешь вечным странником – такое на тебе лежит проклятие. Беги – до края мира.
- А он есть, этот край? - спросил Ашваттхаман, опустив голову. - Сколько мне скитаться и где? И почему Пандавы, победившие нечестно, будут восхваляться в сказаниях, а обо мне будут вспоминать как об убийце женщины?
- В конце дороги ты найдешь покой, - хрипло сказал Вьяса, - это я тебе обещаю.
***
Он давно забыл, где оставил колесницу, и почему идет пешком, как нищий бродяга. Странные пейзажи сменялись один за другим, но Ашваттхаман, брахман-воин, их словно не видел. Вспышки памяти безжалостно показывали ему страшные картины прошлого, поле битвы, заваленное трупами людей, лошадей, слонов… Бхишма, полководец Кауравов, истыканный стрелами так, что его нельзя было положить на землю… Тело отца, покрытое стягом Хастинапура… Карна, символ отваги и чести, со стрелой в спине…
«Мост справедливости… На тысячи осколков…»
Правитель Хастинапура, убитый подлым, нечестным ударом… Это было последней каплей. Именно тогда Ашваттхаман поклялся отомстить так же, как это делали враги, – нечестно. Он смутно помнил себя, кричащего в черное небо запретные заклятия, вызволявшие силу огня. В небо, где он уже не видел Богов.
«В конце дороги ты найдешь покой».
Ашваттхаман не узнавал дороги. Он будто бы шел к западу, судя по солнцу, вокруг него расстилалась степь, а в конце пути должен быть океан.
Только что это за путь, на который направил его Вьяса, услышав грохот вражеских колесниц?
Ашваттхаман не помнил, что он ел, в каких речушках совершал омовение. В какую-то минуту он поднял голову и не увидел знакомых звезд.
- Эй, стой!
Странный язык, немного похожий на язык сакья… И сам воин тоже напоминал одного из тех бешеных конников, атака которых в предпоследний день битвы чуть было не принесла победу.
«Нам всегда не хватало какой-то минуты до победы… Минуты времени и лишнего десятка воинов. Бхишма говорил, что Боги против нас, но воевать его обязывала честь, как и моего отца. А мне просто нравились безумные Кауравы, гордые и вспыльчивые. Но прошлое стало сном, а теперь мне придется прозябать среди млеччхов, с тоской вспоминая страну Бхараты».
К конному млеччху присоединилось еще трое. Ашваттхаман выпрямился, опираясь на невесть откуда взявшийся посох, и окинул их взглядом. Тем самым взглядом, который мог порождать огонь.
Четверка воинов вернулась, еле сумев остановить взбесившихся коней. И с ними был пятый – пожилой человек в одежде, расшитой золотыми бляшками.
***
- Ты, наверное, колдун, - сказал старик-млеччх, - у тебя глаза, как два осколка горного хрусталя. Слушай, чародей, меня зовут Бор. И меня хочет воевать Ульфанг, прозванный Черным, чтоб ему почернеть в безымянной могиле. Если ты поможешь нам отбиться…
Посреди шатра лежала груда грубо сделанных украшений. И сидела девушка.
- У меня нет сыновей, - объяснил млеччх, - все погибли. Она у меня одна…
В родных краях Ашваттхамана подобное предложение было бы сочтено оскорблением. Но брахман, осквернивший себя убийством женщины, уже может не беспокоиться о варне.
«Неприкасаемый… Бродяга. Не всё ли равно, где остановиться. Может, это и есть тот предел, о котором говорил Вьяса. Предел погружения».
- Я помогу…
Эти млеччхи, в отличие от сакьев, не умели стрелять с коня. Они охотились с копьями, которыми очень хорошо владели. Ашваттхаман, хорошо изучивший тактику сакьев, начал обучать конницу Бора ее приемам, всегда приносившим успех.
Ульфанг потерпел сокрушительный разгром и поклялся никогда больше не причинять вреда стойбищам Бора. Старый вождь был, однако, немного разочарован, он ожидал огня с неба или еще какого-либо колдовства.
Ашваттхаман и не пытался объяснить ему того, что здесь, в этом странном мире высоких трав, синих гор на горизонте и, наверное, других Богов, его мантры почти утратили силу. То, что оставалось с ним, он щедро отдавал новым союзникам, принимая как искупление грубую простую жизнь и невозможность исполнения ведических обрядов.
Вскорости Бор умер. Его преемника тоже стали называть Бор, ибо вымолвить имя пришельца этим людям было не под силу. Степь стелилась под ноги коням, как зеленая скатерть, молчаливая женщина, которая была новому предводителю скорее служанкой, чем супругой, родила троих сыновей…
Засушливые ветры гнали кочевников на запад, и Ашваттхаман, ставший Бором, иногда размышлял, не есть ли это продолжение Пути, обещанное Вьясой.
Земли, в которые они пришли, были заняты. Там жили люди, высокие, белокурые – и жили оседло. Ульфанг, который опасался трогать кочевья Бора, решил сорвать свой злобный нрав на этих поселянах, но получил такой отпор, что не один день размышлял, уж не вернуться ли в сожженные суховеем степи.
У белокурых людей были союзники, о которых Ульфанг отозвался как о колдунах, посматривая при этом на Бора с ухмылочкой. Бор на ухмылку внимания не обратил и отправился на переговоры.
Гандхарвов он узнал сразу – в те времена, когда Бор звался еще Ашваттхаманом, ему доводилось видеть предводителя гандхарвов Читрасену. Узкие, чистые, словно светящиеся лица, сияющие глаза, мягкие волосы, чуть заостренные уши… У Читрасены были волосы цвета меди, и выступивший навстречу ему гандхарва тоже был медноволос.
Бор был приглашен в шатер для неспешной беседы, а вышел из шатра уже союзником медноволосого князя. Из долгого разговора, весьма удивившего его собеседника, который, после стычки с Ульфангом, был невысокого мнения о пришедших с востока племенах, Бор узнал о войне с самим Ниррити и понял, что именно здесь и будет предсказанный Вьясой конец его пути.
В походном лагере гандхарвов, под их мелодичное пение, Бор вспоминал свою былую жизнь. Он понимал, что сотворил зло, понимал, что, если другие нарушают установленные Богами законы, то это не причина поступать так самому, - и именно поэтому смертоносный век железа и бесчестья уже ступил в распахнутую дверь, шагая по заваленной трупами Курукшетре.
Но знал, что повторись всё – не поступил бы иначе.
***
- Эти эльдар, - сипел Ульфанг, - прокляты…
Он сидел на лавке в новом доме Бора. Народ Бора, повинуясь вождю, занял предоставленные им земли и начал жить оседло. Ульфанг никак не решался на это, хотя понимал, что жизнь кочевников в этой изрезанной реками, лесистой местности для них невозможна.
- Я это знаю точно, колдун. Мне рассказал один человечишка, который слышал об этом от слуги того, кого ты зовешь Ниррити, а эти нелюди – Морготом. Эльдар прокляты Творцами Мира за то, что они убивали себе подобных.
- Ты разве не убивал подобных себе, Ульфанг? - холодно спросил Бор. - Что-то я не вижу вокруг тебя сияния святости.
- Нам это разрешено, - оскалился Ульфанг.
- Кем и когда?
Старый кочевник задумался.
- Давно разрешено, - сказал наконец, - еще во времена, когда Солнце было молодым. Тогда к моим предкам приходил один из Творцов.
- И он сказал вам, - протянул Бор, - что человек, который служит ему, может считаться праведным, даже вступив на неправильный путь?
- Правильным считается путь, который приносит удачу, – сказал Ульфанг. - Этот человечишка говорил, что Властелин Севера даст нам во владение столько земли, что ее нельзя будет объехать конем.
Бор поднял на собеседника свои холодные прозрачные глаза, светлые, как горные кристаллы.
- Ульфанг, - сказал с улыбкой, - ты стар. Скоро земля будет нужна тебе лишь для того, чтобы выкопать в ней яму для твоих похорон. Убирайся вон – ты оскверняешь мой дом, ничтожный шакал. И помни – одно твое неосторожное движение, и гандхарвы будут знать об этом разговоре.
Больше Бор не видел Ульфанга живым, но присутствовал на его похоронах, которые справил старший сын вождя, Ульдор. Ульдор был в меру грустен и в меру доволен тем, что отцовская власть ныне переходит к нему. О проклятиях и слугах Властелина Севера он с Бором не заговаривал, и тот подумал, что сын всё же умнее отца.
Сам Бор тоже чувствовал приближение старости. Он был еще полон сил, а лук натягивал лучше молодых воинов. Но тоска по невозвратному прошлому сжигала брахмана-отщепенца всё сильней. Пока он бродил степями со своим кочевьем, он не так ощущал свое одиночество среди этих людей, незнакомых с Ведами. Гандхарвы, холодные и отстраненные, не подпускали к себе чужаков, хотя к местным светловолосым людям относились совершенно иначе. Бор, выросший в обществе, поделенном на варны, не обижался и счёл своим долгом предупредить одного из них о разговоре с Ульфангом. Шла подготовка к войне, и кто знал, какое завещание оставил сыновьям старый вождь…
Гандхарва, темноволосый и светлоглазый, кивнул головой. Отказаться от помощи Ульдора он с братьями не мог из-за малочисленности войска, но предупреждение пообещал запомнить. Этот эльда – как его называли на языке местных – нравился Бору больше остальных, в нем будто пульсировала знакомая боль неотвратимой ошибки, которую невозможно было не совершить.
- Сыновья Ульфанга присягнули моему брату Карантиру, - сказал он певуче, - я предупрежу его.
Потом задумчиво глянул на Бора.
- Ты не похож на остальных истерлингов, - сказал тихо, - такое впечатление, вождь Бор, что ты не из их народа. И твои воины выглядят более… прилично, и с людьми Амлаха вы ладите.
- Я издалека, - подтвердил Бор, - я проклят Богами и обречен скитаться по земле, потеряв отчизну и…
Он запнулся, не зная, как объяснить гандхарве боль от того, что он должен вести жизнь млеччха, извергнутого из общества.
- Я понял, - сказал гандхарва, которого звали Маглором, - ты потерял не только отчизну, но и привычное место в жизни. Потерял из-за…
- Преступления, - ответил Бор, - я нарушил законы войны…
Впервые он заговорил об этом с кем-то. Собственно, и говорить ничего не надо было – гандхарва понимал его с полуслова и словно видел жуткие картины, некогда впечатавшиеся в разум Ашваттхамана, носившего ныне чужое имя.
- Зло притягивает зло, - сказал Маглор, - и мы это знаем, может, и лучше других. Ты странный человек, Бор, и, видимо, действительно издалека. В той твоей битве те, кто считался праведными и добродетельными, победили нечестно, но не перестали считаться праведными и добродетельными. Твой мир изменился и вышвырнул тебя – последнего его защитника – из своих пределов. Может, это и к лучшему, ибо жить там ты бы не смог.
Так коротко и ясно Бору никто еще не пояснял, что с ним случилось. Жить в новом мире, где привычные понятия о порядочности и чести были вывернуты наизнанку, он действительно не смог бы. И с ясностью вспышки, той, что ярче тысячи солнц, он понял, что битва, к которой они готовятся, безнадежна, потому что гандхарвам не удастся вернуть себе безмятежный мир, о котором они тосковали, выливая душу в мелодичном пении, даже если каким-то чудом Ниррити, укрывшийся в мрачных подземельях Трехглавой Горы будет побежден.
Что ж, значит покой, обещанный Вьясой, уже близок. Бор начал готовиться к войне и объявил сбор своим лучникам. Он не думал о том, что с ними будет, хотя среди лучников были трое его сыновей, не думал о том, что будет с ним самим. В конце дороги он жаждал найти покой, и дорога его должна была закончиться на поле битвы, которое он почему-то представлял себе похожим на Курукшетру.
***
Они опоздали. Опоздали потому, что Ульдор тянул с выступлением, уверяя медноволосого гандхарву в том, что враги совершили обходной маневр и вот-вот ударят ему в спину. Промедление решило исход битвы – Бор сразу понял, что она уже догорала.
Но за его спиной заревели боевые рога - их тяжелый грозный звук, так не похожий на привычное гудение огромных раковин, пробился сквозь лязг мечей и крики сражающихся. Откуда-то с другого конца поля донесся ответ – чистый звонкий голос серебряной трубы, безнадежно одинокий и обреченный.
Бор со своим отрядом вклинился между гандхарвами и людьми Ульдора, смутно догадываясь, почему тот нарочито неумелым маневром пытается смешать ряды всадников, которыми командовал Маглор. Догадка оказалась верна – и, к счастью, первый удар не врага, но людей, ведомых братьями Ульдора, удалось отбить.
Оставив сыновей руководить схваткой, Бор всё-таки пробился к полюбившемуся ему гандхарве и увидел со вспышкой минутного злорадства, как Маглор одним ударом снес Ульдору голову. Странные сияющие глаза предводителя сверкнули гневом, когда Бор объяснил, что они фактически в окружении, и что его истерлинги еле сдерживают натиск недавних союзников.
- Фингон проиграл битву, - сказал гандхарва скорее себе, чем Бору, - Маэдрос хочет хотя бы вытащить его оттуда. Проклятые предатели – Ульдор нарочно задержал нас, а теперь вот обратил против нас оружие.
Это имя Бор слышал – гандхарвы часто упоминали о своем верховном предводителе, владетеле Хитлума, на соединение с войсками которого они, собственно, и шли. Он пожалел, что под его рукой нет хотя бы одной акшаухини воинов, и нет ратхинов, бойцов на колесницах, которых он мог бы повести на прорыв. По крайней мере, они могли бы вывезти правителя Хитлума из битвы, которая сейчас больше напоминала преддверие царства Ямы . На поле ревел зверь – жуткий рык твари доносился сюда с огромного расстояния, и Бор даже представить себе не мог его размеров и мощи. На том конце поля, откуда доносился звук трубы, светилось багряное зарево, тусклое и жутковатое. Бор вдруг понял, что не знает, ночь сейчас или день – так низко висели над головой свинцовые тучи.
«Я, наверное, умер, - подумал бывший брахман с холодной уверенностью, - да, я умер, а это ад для проклятых, преступивших закон».
- Я соберу своих конников, - сказал он Маглору, - и мы попытаемся прорваться на тот конец поля. В одной из битв, в которой я принимал участие, мы потеряли многих, но спасли полководца, который потом принес нам удачу.
- Да! – раздался совсем рядом звонкий голос медноволосого гандхарвы Маэдроса, - мы постараемся продержаться!
А затем предводитель сказал с благодарностью в голосе:
- Ты хороший человек, Бор, пришедший издалека…
- Мое имя Ашваттхаман, - сказал Бор и приложил рог к губам, сзывая воинов.
Но тут на противоположном конце поля словно выстрелил в небо столп белого пламени, и Ашваттхаман понял, что уже не нужно вести на прорыв конницу. Так же осветилось сияющим сполохом небо над Курукшетрой, когда ушел в небеса отважный Карна. Существо, такое же могучее духом, каким был сын Бога Солнца, покинуло этот мир.
- Поздно, - крикнул Маглор, - поздно!
Враг был везде – сзади напирали конники братьев Ульдора, а прямо на Ашваттхамана и оцепеневших гандхарвов бежали, размахивая странным оружием, дикого вида создания, похожие на пишачей. Губы брахмана зашевелились, язык будто сам выговаривал слова, призывающие запретную мощь огня, и вспышка всё же пришла, всплыла из глубин духа.
Но у этого мира были свои законы, и вместо безумной мощи пламени Ашваттхаману удалось создать лишь огневой заслон между отступавшими гандхарвами и новым противником. Исчерпав свои силы, он соскользнул с коня в пыль и пепел, чувствуя, как сам становится пеплом, растворяясь в дыму и золе
***
- Ты должен идти, - сказал Вьяса. - Бывший брахман, ты станешь вечным странником – такое на тебе лежит проклятие. Беги – до края мира.
- А он есть, этот край? - спросил Ашваттхаман. - Сколько мне скитаться и где?
- В конце дороги… - начал Вьяса.
- В конце дороги – лишь ад безнадежных битв, - сказал сын Дроны, - но это еще не самый худший ад для такого, как я.
- Тогда иди, куда хочешь, - сказал мудрец и скрылся в хижине.
Ашваттхаман улыбнулся и побрел по тропинке, ведущей на запад.
Название: Знамение небес
Размер: мини (2077 слов с цитатами, 1692 слова без цитат)
Жанр: кроссовер с романом Г. Сенкевича "Потоп", ангст
Персонажи: Анджей Кмициц, спойлерМаэдрос
Рейтинг: G
Примечание: для тех, кто не пил польской сливянкиXVII век. Швеция напала на Польшу. Анджей Кмициц, хорунжий оршанский, дает князю Янушу Радзивиллу клятву на распятии верно служить ему и не покидать до самой смерти. Но Кмициц еще не знает, что князь Радзивилл перешел на сторону шведов и готовится сражаться против польского короля Яна Казимира. Услышав об этом, Кмициц впадает в смятение и готов взбунтоваться, но Радзивилл убеждает его, что это предательство послужит на пользу всей Польше, которая иначе будет разорена и погибнет. Кмициц верит ему и некоторое время служит князю. Но вскоре он узнает от его двоюродного брата, князя Богуслава Радзивилла, что оба Радзивилла думают не о благе родины, а только о том, чтобы в грядущей войне отделить от Польши Литву и стать ее независимыми владыками. В душе молодого рыцаря назревает страшный конфликт…
Курсивом выделены цитаты из романа «Потоп».
- Что с тобой, пан Кмициц? - спросил князь Богуслав. - Ты как с креста снятый.
- С ног валюсь от усталости, и голова кружится. До свидания, вельможный князь, перед отъездом я зайду еще проститься.
- Тогда поторопись, я после полудня тоже уезжаю.
- Я приду не позднее чем через час.
С этими словами Кмициц поклонился и вышел.
В соседнем покое слуги встали, увидев его; но он прошел мимо, как пьяный, ничего не видя. На пороге покоя он со стоном схватился руками за голову:
- Иисусе Назарейский, царь Иудейский! Мать пресвятая Богородица!
Шатаясь, миновал он двор, прошел мимо шестерых алебардников, стоявших на страже. За воротами ждали его люди с вахмистром Сорокой во главе.
- За мной! - приказал Кмициц.
И поехал через город к корчме.
Сорока, старый солдат Кмицица, хорошо его знавший, тотчас заметил, что с молодым полковником творится что-то неладное.
- Берегись! - тихо сказал он солдатам. - Не приведи Бог попасть ему под горячую руку.
Солдаты молча ускорили шаг, а Кмициц не шел, а бежал вперед, размахивая руками и что-то бормоча на бегу.
До слуха Сороки долетали только обрывки слов: "Отравители, злоумышленники, предатели... Преступник и изменник! Оба хороши!.."
Затем Кмициц стал вспоминать старых друзей. Он называл имена Кокосинского, Кульвеца, Раницкого, Рекуца и других. Несколько раз вспоминал Володыёвского. С изумлением слушал его Сорока, и тревога охватывала старого солдата.
"Прольется тут чья-то кровь, - думал он про себя, - как пить дать прольется!"
Тем временем они пришли на постоялый двор. Кмициц тотчас заперся в избе и добрый час не подавал признаков жизни.
***
- Погиб, навеки погиб, я проклят, проклят! Боже, что делать мне, Боже! – бормотал Кмициц, сидя на лавке за грязным столом и обхватив голову. – Там я клятву давал на распятии, пальцы на крест возлагал! Гореть мне в аду, если не выполню клятву, гореть вечно, принять ужасные муки! Да даже и это не так страшно, но ведь честь потеряю навеки, если нарушу слово. Что люди скажут? Скажут: «Предатель Кмициц, изменник! На распятии в верности клялся и клятву нарушил!» Но и если останусь я верен Радзивиллу – изменю милой отчизне, изменю королю Яну Казмиру! И здесь – измена, и там – предательство! Что делать мне, Господи Иисусе? Твоим именем клялся, подскажи, научи, Господи!
Так говорил молодой рыцарь, дрожа, как в лихорадке, и вперив полубезумный взор в грязную стену избы. Представлялись ему то ярые языки адского пламени, что предназначены предателям и изменникам, то разъяренные шляхтичи, поносящие его имя, покрытое вечным позором, то презрительное лицо пана Володыёвского, который побрезгует даже вызвать его на честный поединок и заколет, как собаку, если только встретит… Но хуже всего было милое, любимое лицо Оленьки, которая смотрела на него с таким отвращением и гадливостью, будто перед ней был не молодой красавец-шляхтич, а прокаженный нищий. И нет, нет, даже на прокаженного не смотрела бы она с таким ужасом, ибо милосердие ее было подобно евангельскому, прокаженного она бы обняла, как брата, и омыла его ноги, как подобает доброй христианке, но предатель короля и отчизны не нашел бы у нее ни доброго взгляда, ни доброго слова.
Но лицо Оленьки потускнело вдруг перед мысленным взором Кмицица и сменило его другое видение, такое яркое и живое, что пана Анджея охватило сомнение – не наяву ли видит он незнакомца? Он оглянулся на дверь, но та была крепко заперта изнутри, а шагов и скрипа старых петель Кмициц не слышал. Да и настолько странной была эта возникшая у стены фигура, что во всей Речи Посполитой не сыскалось бы никого подобного.
Незнакомец был высок, выше любого шляхтича или мужика, которого видел в своей жизни пан Анджей, тонок в поясе, как девица, но на перевязи у него висел тяжелый и длинный меч, который ни одна женщина даже с пола бы не подняла. Одежда же его и доспехи были такого вида, что Кмициц не мог понять, к какому народу принадлежит воитель. Не житель Великой Польши, не литвин, не швед, не француз, не шотландец… Потом Кмициц вспомнил, что такой доспех из многих колец он видел однажды среди старого железа, лежавшего кучей в сарае, и, судя по ржавчине, немало лет он там провалялся… Голова чужака ничем не была покрыта, и прическа у него тоже была странная – длинные прямые рыжие волосы связаны позади так, чтобы не мешать и не лезть в глаза. Незнакомец глядел сначала в сторону, а потом глянул прямо в лицо молодому рыцарю, и у того сразу сердце захолонуло – то ли от страха, то ли от радости – такой чистый и ясный свет излучали глаза странного воителя. На миг пан Анджей так смутился, что сам опустил взгляд, чего с ним никогда не случалось, даже когда разговаривал он с могущественным Радзивиллом.
«Али бес меня смущает?» - подумал Кмициц и несколько раз перекрестился, вновь с вызовом взглянув на чужака. Но тот не исчез под крестным знамением.
Это ни в чем не убедило пана Анджея, он слышал, что бывают такие бесы, против которых простой крест не действует – нужен ксёндз и святая вода. Ни того, ни другого у Кмицица не было, и он схватился за верную саблю.
- Кто ты и что нужно тебе здесь, пан? – решительно спросил Кмициц. – Если живой ты человек, то как попал сюда через запертую дверь? Если бес ты и послан, чтобы утащить меня в пекло за предательство – знай, что своей волей я не пойду! Есть у меня сабля, и рука моя покуда тверда!
Воитель лишь покачал головой и заговорил сам - таким ясным и звонким голосом, красивее которого Кмицицу слышать не доводилось, разве что когда Оленька шептала ему «люблю» в былые счастливые времена.
- Я не бес, и верую в того же Творца, что и ты, человек. Но я уже давно ушел из мира живых и ни одна дверь и стена для меня не преграда.
- Так ты призрак! – воскликнул Кмициц. – Много слышал я рассказов о привидениях, но никогда ни одного не видел, хотя помню, мальчишкой мечтал об этом и даже провел несколько ночей в развалинах старого дома, где, как говорили, появляются призраки… Но никого не видал я там. Теперь же вижу тебя и думаю, что, и правда, ты должен быть призраком из далекого прошлого – ведь такими мечами не сражаются уже лет триста.
Призрачный воин улыбнулся.
- Намного больше веков отделяют мое время от твоего. И не принадлежу я к сыновьям человеческим.
Успокоившийся было Кмициц вновь стиснул рукоять сабли.
- Ты всё же бес? Дьявол послал тебя?
Воин покачал головой.
- Я не демон. Не из тех, кого ты привык так называть, не из тех, что жили на земле в мое время. Мой народ тогда называли эльдар, Звездным Народом.
Кмициц нахмурился. Не был он ученым книжником-монахом: те, может, и знали бы, что это были за «эльдар» и кому служили они в свои стародавние времена – Господу-Богу или дьяволу. Но шляхтича больше учили фехтованию, чем латыни, и больше конской езде, чем истории.
- Что тебе нужно? – угрюмо спросил он, не отпуская рукоять сабли.
- Ты просил о помощи, человек.
- Ты всё же послан Господом нашим, Иисусом Христом, чтобы вразумить меня? – недоверие молодого рыцаря еще не совсем рассеялось, но по некоторым признакам он счел, что незнакомец вряд ли принадлежит к бесам. Те, говорят, страховидны и воняют серой, да и глаза у них горят красным, как уголья…
- Я не слышу голоса Творца, как иногда слышите вы, люди, - покачал головой призрак. – Но я знаю, что тебя мучает, и знаю, что тебе ответить. Быть может, всё дело в том, что моя история во многом похожа на твою, оттого я и оказался здесь, и ты можешь видеть и слышать меня.
- Некогда, - продолжал призрачный воин, - Враг Мира убил нашего деда и украл у нашего отца три самоцвета, равных которым не было во всем мире. Отец и все мы, семеро сыновей, поклялись страшной клятвой, в которой называли имя Творца, что отомстим любому, кто посягнет на наше сокровище – будь то наш враг, друг или родич. Ужасна была та клятва, и нельзя было нарушить ее, и, как мы поняли потом, нельзя выполнить.
- О да! – воскликнул Кмициц, прерывая призрака. – Проклинаю я тот день и час, когда поклялся так же Радзивиллу!
Призрак кивнул:
- Не раз и я проклинал эту Клятву, то ужасное мгновение, когда мы дали ее. Ибо, хотя думали мы, что нанесем этим урон Врагу, вредили, скорее, себе и, что горше всего, – нашим друзьям и родичам, а Врагу доставляли тем радость. Вскоре обагрили мы руки кровью сородичей и были прокляты навеки. После того погиб наш отец, но даже перед смертью он не понял всего ужаса нашей Клятвы и велел нам снова поклясться и выполнить обещание.
Призрак умолк и опустил на мгновение взгляд, вспоминая горькие мгновения.
- Я был старшим из братьев, - продолжил он, - и вся тяжесть Клятвы легла на меня. Долго я противился злу, долго бился лишь с Врагом и слугами его, стремясь вырвать наше сокровище и сдержать слово. Но всё было напрасно, слишком силен был Враг, слишком ужасно – проклятие, что лежало на нас. Случилось так, что один из самоцветов попал в руки наших союзников и сородичей… И я… я не смог нарушить Клятву. Я приказал пойти на них войной и сам скакал во главе нашего войска и вновь обагрил руки братской кровью…
Такая горечь звучала в голосе призрака, что пан Анджей, как ни был придавлен собственными бедами, ощутил горячее сочувствие к гордому воителю.
- Я тоже убивал своих… - прошептал он, вспомнив порубленные им и его солдатами мятежные хоругви.
Призрак кивнул:
- Я говорил, что истории наши схожи, человек. Слушай же, что было дальше! Зря ополчились мы на сородичей, зря запятнали себя злодейством. Сокровище ушло из наших рук, унесенное дочерью правителей той земли, дочерью, чьих родителей и братьев мы убили…
Он снова умолк, а когда начал говорить, голос его звучал глухо и горестно:
- Но и на этом не остановились мы, не отреклись от ужасной Клятвы. Через годы вновь узнали мы, где обретается самоцвет, и в третий раз совершили братоубийство… И вот что случилось тогда, человек: из всех битв с Врагом вышли я и мои братья живыми, но когда сражались с родичами, то пали пятеро моих младших братьев… И вновь не достался нам самоцвет.
- Господь наш Иисус мстит за невинную кровь, - тихо сказал Кмициц.
- Да, и я понимал это, - кивнул призрак. – Понимал, но не остановился. Слишком долго рассказывать эту повесть, но ты должен знать лишь немногое и, прежде всего, то, что два других самоцвета отобрали у Врага не мы. Вновь оказались они у наших сородичей и союзников, и вновь мы, двое оставшихся в живых братьев, не решились нарушить Клятву. Вновь напали мы на них и на сей раз взяли в руки свои самоцветы… И что же?
- Что же? – эхом повторил молодой рыцарь, увлеченный диковинной повестью.
- Самое наше сокровище не признало в нас хозяев, - горько произнес призрак.- Самоцветы жгли нам руки, как раскаленные уголья, жгли так, что не смогли мы выдержать этой муки… И тогда совершил я последнее злодеяние, но пострадал от него лишь сам. Бросился в огненную пропасть и так умер.
- Тяжкий грех – посягать на жизнь свою, - сказал Кмициц. – Так учат святые отцы.
- Тяжкий, - кивнул призрак. – Видишь, к чему привела нас слепая верность Клятве? А знаешь, человек, что говорил мне брат мой перед тем, последним разом, когда напали мы на родичей? Сказал он мне тогда: «Если некому освободить нас, то воистину Вечная Тьма будет нам уделом, сдержим мы клятву или нарушим ее, но меньшее зло совершим мы, если нарушим». Я не послушал его, и как жалел я после об этом! Ты хотел совета, человек? Вот он, совет. Ты понял меня, человек? Вот… совет…
Призрак начал блекнуть, постепенно исчезая, а последние слова его эхом гуляли по комнате. Наконец призрак исчез, и его голос утих. Вновь мелькнуло лицо Оленьки – но теперь оно было радостным, а на губах ее играла счастливая улыбка.
Кмициц вскочил, дико озираясь. Наяву ли он видел странного призрака-воителя из чужого народа, или то был всего лишь сон? Теперь он не видел ничего, кроме потемневших стен и закопченного потолка избы. Грязное маленькое оконце пропускало лишь слабый свет.
Неважно. Он просил совета и получил его. Теперь он знает, что делать.
***
И Кмициц отрекся от Клятвы Радзивиллу, а князя Богуслава похитил, желая отдать его на суд польского короля. Когда же Богуслав попрекнул его тем, что нарушил пан Анджей Клятву, то вспомнил шляхтич о своем неожиданном госте и утвердился в своем решении.
- Да! - запальчиво воскликнул Кмициц. - Коли убил я душу, коли осужден я на вечные муки, то через вас! Но, предав себя милосердию Божию, предпочитаю я душу загубить, вечно гореть в геенне, нежели и дальше грешить обдуманно, по доброй воле, нежели и дальше служить вам, зная, что служу греху и измене. Боже, смилуйся надо мною! Лучше гореть в геенне! Стократ лучше гореть в геенне! Всё едино горел бы, когда бы с вами остался. Мне терять нечего. Но зато на Страшном суде я скажу: "Не ведал я, в чем клялся, а когда постигнул, что поклялся изменить отчизне, погубить народ польский, тогда я нарушил клятву! Теперь суди меня, Господи!"
Название: Проклятое ожерелье
Размер: мини (2222 слова)
Персонажи: Ингвэ, Финвэ, Ольвэ, Мириэль, Индис, Феанор, Нерданель, спойлерМаэдрос, Лютиэн
Рейтинг: R
Жанр: Кроссовер Сильмариллиона с польской легендой о Радзивиллах (польск. Radziwiłłowie) и об их проклятом ожерелье.
Примечание: для тех, кто не слыхал о проклятом золоте Радзивиллов
По легенде, князь Миколай Радзивилл, по прозвищу Черный, за свои боевые заслуги получил в подарок от Фердинанда Первого, императора Священной Римской Империи, титул князя Империи и ожерелье из золота и трех больших рубинов. По дороге домой его эскорт был ограблен, и тогда Радзивилл проклял ожерелье, сказав: «Пусть оно несет горе и смерть любому, кто не крови Радзивиллов!» Через некоторое время ожерелье таинственным образом вернулось к Миколаю. Поговаривали, что кто-то из сыновей того разбойника, который похитил украшение, принес его обратно, чтобы остановить смерти и горе в своей семье. История эта произошла в XVI веке. Легенда гласит, что ожерелье может принадлежать только тому, кто является кровным Радзивиллом. Всем другим оно несет смерть.
Продолжение у этой легенды более чем печальное. На протяжении двух веков украшение хранилось в семье, переходя от отца к сыну. Но старший сын Великого князя, Анджей, влюбился в простолюдинку и, решив на ней жениться, подарил ей ожерелье. Анджей был до безумия любим матерью, Великой княгиней, и она уже подготовила ему другую невесту, богатую девушку из другого княжеского рода. Отец Анджея был мягким человеком и не стал бы мешать сыну взять жену по любви, если бы не мать. Она велела найти возлюбленную Анджея, выпороть ее, отнять ожерелье и срочно выдать замуж за одного из крепостных крестьян.
Девушку нашли, посадили в телегу и повезли в деревню, чтобы тут же и отдать ее замуж, но она перетерла веревки на руках, соскочила с повозки и бросилась в пруд, предпочтя смерть насильному замужеству.
В то время Анджей случайно узнал, как собрались поступить с его невестой, и помчался ей на помощь. Подоспел он тогда, когда ее тело вытащили из пруда.
У этого предания есть два варианта концовки: говорят, что княжич, вернувшись в замок, поднялся на башню и на глазах у своей матери бросился вниз вместе с ожерельем, тем самым отомстив ей. По другой версии, вернувшись, он взял факел и масло, поджег свои покои и сам же там и сгорел, таким образов сведя счеты с жизнью. Дальнейшая судьба ожерелья сложилась странно: оно было затеряно тогда, когда в замок Радзивиллов пришли большевики и разграбили его. С тех пор след его простыл, и никто не знает где оно.
Сказывают в наших краях странную историю, и, оглядываясь назад, не знаешь, где там правда, а где ложь. Всё это пришло с нашими предками, эдайн Элроса, из Белерианда, а конкретно из княжества Химрингского, где и происходили эти события.
Когда-то давно, в Заморье, жили три народа эльдар: ваниар, нолдор и телери. Ингвэ Ингверон был не только Великим князем над своим народом, но и королем всех эльфов, и престольный град его стоял на благой горе Таникветиль, откуда, поговаривают, была видна вся Арда, от края до края. Также поговаривают, что Ингвэ не сам сделался королем над всеми, но был избран, так как еще в бытность его только лишь Великим князем, до прихода в Светлые Земли, он много и отважно воевал с врагами, народом орков и господином их Мелькором, что был прозван Морготом. В королевской библиотеке есть свитки, рассказывающие о том, что Моргот этот был другой веры и хотел принести ее в наши земли, от Рованиона до Тириона Заморского, чтобы все подчинялись ему и верили в него, словно в Эру, а женщины носили бы одеяния, закрывающие их с головы до пят, и чтобы у каждого мужчины было по три жены. Светлый князь Ингвэ не мог такого допустить, и потому он и воеводы его - светлые князья Финвэ и Эльвэ, и еще княжич Ольвэ – собрали войско и пошли войной на Мелькора. Долго длилась та война, и многие были взяты в плен или убиты, да только всему приходит конец, и войне тоже. Победителем вышел Ингвэ, и тогда собрался совет, на котором все князья выбрали его верховным над всеми. А чтобы начать новую жизнь вдали от земель страданий, они построили корабли и уплыли в Заморье, оставив, впрочем, за собою право владеть и своими исконными землями в Эндорэ. Остался только князь Эльвэ, господин над Сумеречными Эльфами. Он пропал, и сколько его ни искали, не могли найти. Кто-то говорил, что видел лесную ведьму, которая бродила, как призрак, по лесам да своим голосом зачаровывала, и что это она увела за собой Эльвэ. Как бы то ни было на самом деле, когда срок пришел отплывать, Сумеречные Эльфы, скорбя, выбрали себе нового князя – Ольвэ, младшего брата Эльвэ.
В Заморье начали они жизнь без войны и без страха, основав Княжество Заморское. Ингвэ жил на Таникветиль; Финвэ, князь над Нолдор, жил в Тирионе, Белом Граде, а Ольвэ жил у моря, так как сердце его всегда было обращено к старой земле, где он воевал и где был потерян его брат.
Король Ингвэ даровал каждому из князей-воевод новый титул и новые земли. Финвэ стал Великим князем Нолдор и в дар получил земли в Эндорэ, от реки Сирион до Голубых гор – насколько мог видеть глаз, всё ему принадлежало. А Ольвэ стал Великим князем над Телери, и даровано ему было всё побережье Эндорэ, от Сириона и до моря. Оба Великих князя получили также и символы их титулов: Финвэ – серебряное ожерелье с алмазами, а Ольвэ – золотое с жемчужинами.
Оба князя впоследствии женились. Финвэ – на сестре Ольвэ, княжне Мириэль, о которой говорили, что она кроткого нрава да умелая хозяйка, лицом - как белая лебедь, а волосами - как серебро. А Ольвэ взял в жены деву из своего народа.
Великий князь Финвэ был счастлив в браке и часто с женой гостил у короля Ингвэ. Говорят, что из-за этих-то визитов и случилось потом то, что случилось. Великая княжна Индис, славящаяся своей красотой и золотыми волосами, влюбилась в Финвэ, да вот только он ее не любил, глаз от своей кроткой жены не отводил. Очень сильно страдала Индис, и даже король, ее брат, не мог ей помочь, ведь сердцу не прикажешь.
Но случилось так, что Мириэль умерла. Никогда не было ни смерти, ни болезней среди эльдар, а тут вдруг взяла и скончалась Великая княгиня, почти сразу после родов. Родила она Финвэ ребенка, здорового мальчика, которого назвали Куруфинвэ, а мать попросила окрестить Феанаро.
Поползли слухи, что де, умерла Мириэль от яда и была отравлена Великой княжной Индис, а кто говорил, что внезапно случился у нее приступ горячки, потому что Финвэ бросил ее без ухода, едва получил наследника. Так или иначе, Финвэ очень скоро женился второй раз, на Индис, и теперь она стала Великой княгиней Нолдор.
Княжич Феанаро сильно не любил мачеху с самого детства, особенно, когда она стала рожать Финвэ сыновей. Он потребовал у отца, чтобы тот ясно указал, что сын Мириэль и его дети наследуют сразу после него самого. Титульное ожерелье он тоже забрал и перековал его сам, вставив в него вместо алмазов три больших светящихся камня, что звались Сильмариллами. Мастерством своим заключил он в них истинный Свет и носил ожерелье, не снимая, тем самым показывая, кто есть наследник, и наложил на него страшное заклятие – только тот, кто принадлежит к роду Феанаро, мог носить его. Едва он достиг совершеннолетия, как сразу же женился на княжне Нерданель, отличавшуюся рыжими волосами - а больше, говорят, она ничем не отличалась и была не такой красивой, как другие эльдар.
С женой он покинул Тирион и отправился за Море, обратно в Эндорэ, где и поселился в некогда отстроенной нольдор крепости Химринг.
Семерых сыновей Нерданель родила своему мужу, и больше всех среди них любила старшего, что цветом волос пошел в нее, а лицом - в отца. Звали его Майтимо Высокий, так как он был выше всех среди своей родни. Был он отважным воином и превыше всего ставил честь своего рода. Великая княгиня его обожала, явно выделяя среди других его братьев, и Феанаро тоже любил своего первенца более других, поэтому, едва тот вырос, отдал ему ожерелье с Сильмариллами.
Когда пришло время, Нерданель задумала женить Майтимо, поскольку он был продолжателем дел своего отца и должен был приумножить и славу, и богатство рода Финвионов. Женитьбу наследника Феанаро доверил жене, поскольку не любил браков, заключенных по расчету, и сам, в отличие от единокровных братьев, выбрал себе супругу.
В невесты Майтимо просватали Лютиэн, дочь Эльвэ, который, как оказалось, всё это время был жив и правил своим народом в княжестве Дориат вместе с женой, той самой колдуньей Мелиан. Нерданель очень радовалась своему выбору, и Великий князь его одобрил, и невеста была согласна. Вот только Майтимо еще не ведал о том, что его женить хотят. Он, по примеру своего отца, сам выбрал себе жену, девушку из простых, да еще и смертную.
Говорят у нас, что очень они любили друг друга и даже уже были обвенчаны, но Майтимо никак не решался сказать отцу и матери о том, что уже нашел невесту, и, покуда не знал, что его хотят женить на другой, был спокоен.
Своей возлюбленной Майтимо преподнес особый свадебный дар – то самое ожерелье с Сильмариллами, как знак, что он любит ее больше всех и лишь ей верен. Девушка носила его, не снимая, но прятала свет Камней от чужих глаз под черным платком, прикрывавшим шею и грудь.
Но света, как и любви, долго не утаишь. Когда Майтимо возвратился в Химринг после своей поездки в южные земли, счастливый, что провел столько дней с возлюбленной, мать и отец объявили ему о грядущей женитьбе на княжне Лютиэн. Тогда-то княжич и сказал им, что он уже связан словом и, как говорят, даже намекнул, что унат де нерушим, а иметь двух жен сразу - это мелькоровщина и преступление против законов Илуватаровых.
Что тогда началось! Великая княгиня и плакала, и рвала на себе волосы, и падала на колени перед сыном, лишь бы только он отрекся от безродной девки во имя всех благ на свете. Но княжич стоял на своем и добавил к тому же, что ожерелье Финвионов - у его невесты, и теперь она княжна. Отец же только хмурился да плечами пожимал, но ничего не говорил – сам знал, что такое, когда хотят женить против воли, и, хотя и не дал благословения, решил не мешать сыну быть с той, кого выбрало его сердце. Но Великая княгиня была другого мнения. Она, будучи не из самого знатного рода, всегда ратовала за знатность и величие, а своему любимому сыну хотела лишь самого лучшего. Ожесточившись, сказала она, что, если сын не откажется от порочащих его уз, то девку найдут, высекут и выдадут замуж за первого же попавшегося крестьянина, а наследника женят на княжне Лютиэн, как и задумывалось.
Майтимо был очень зол и в тот час же покинул крепость, так и не отказавшись от своей любви. А Нерданель тут же послала своих верных воинов исполнить свой замысел. Возлюбленную Майтимо нашли, отобрали у нее ожерелье и высекли на деревенской площади, а потом повезли к одному крестьянину, который согласился взять девушку в жены, поскольку она была так хороша, что его не волновало, бывала ли она уже на ложе у другого. Однако девушка смогла высвободить руки от веревок и соскочила с повозки, пытаясь убежать от воинов княгини. Те смогли ее догнать только у глубокого пруда, и тогда девушка, от отчаяния не найдя другого выхода, бросилась в воду и утонула.
Как раз в то самое время подоспел княжич, что спешил на помощь своей возлюбленной, но всё, что он увидел - это ее тело, которое вытащили из пруда. Увидел он и следы плети на ее теле, и кровавые следы на одежде. Тогда он словно лишился рассудка, отнял ожерелье у стражников и помчался обратно в Химринг.
А там как раз принимали княжну Лютиэн. Она только что прибыла и была еще во дворе крепости вместе с Нерданель и Феанаро, когда с высокой башни вдруг раздался голос Майтимо. Едва все обернулись, он спрыгнул с крыши и разбился на смерть о каменные плиты. В руках у него было ожерелье с Сильмариллами, но теперь Камни были забрызганы кровью. Так своей смертью он отомстил матери, которая больше всех на свете любила его.
Рассказывали, что Великая княгиня сошла с ума, и ее увезли в дальнюю крепость подальше от Химринга. Великий Князь Феанаро очень горевал, но понимал, что всему виной его жена, да и он сам отчасти, потому что позволил ей пойти против свободной воли сына. Он велел похоронить княжича и его невесту в одной могиле, под семью буками, где когда-то они встретились первый раз. Ныне могила эта затеряна, и никто не знает, где она, так как деревня та была уничтожена в войнах, а потом поросла новым лесом. Однако путешественники, что ходят еще старым трактом, говорят, что в лунные ночи в лесу можно увидеть двоих – высокого эльфа с рыжими волосами да девушку с длинными косами. Они бродят рука об руку, и, сколько их ни окликай, они не обернутся и не услышат. Говорят, это и есть Майтимо и его возлюбленная, и, поскольку оба наложили на себя руки, они отказались покинуть мир живых и теперь бродят так вдвоем, заключенные в своей же мечте. Может, в этом и есть счастье, это лишь Эру известно.
Что касается ожерелья с Сильмариллами, никто не знает, что с ним сталось. Ходили легенды, что оно ушло под землю вместе с влюбленными, а кто-то говорил, что князь сохранил его, да только после гибели его последнего сына род его прервался, Химринг разграбили вастаки, что придерживались иного уклада жизни и отрицали Эру и всяческую веру, и то ожерелье толи было уничтожено, толи хранится сейчас где-то в Хараде, в тайне. И никто никогда не будет носить его, так как оно проклято дважды - самим Феанаро, что ненавидел свою родню, и смертью княжича Майтимо и его возлюбленной.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЧАСТЬ ВТОРАЯlonely-mountain.diary.ru/p186243792.htm
Открыть все тэги MORE в этом посте
@темы: Битва, свое-чужое, фанфикшен, литературное